Как уничтожали первый документальный фильм об аварии на ЧАЭС

В этом году мы отмечали печальное тридцатилетие чернобыльской катастрофы. Тридцать лет прошло и со времени создания первого документального фильма, снятого в те дни и в том месте. Судьба этой ленты оказалась не менее печальной. Как и некоторых ее создателей…

26 апреля 1986 года мы, съемочная группа объединения «Летопись» киностудии «Беларусьфильм», начали съемки небольшого документального фильма о председателе одного из колхозов Борисовского района. Автором сценария был журналист Анатолий Ярось, режиссером — Вадим Сукманов. Я был редактором фильма.

Помню, это был теплый и солнечный день. В лесу еще оставались небольшие сугробы, из них вытекали веселые ручейки. Но проселочные дороги были в таком состоянии, что наш студийный автобус застрял в первой же луже. Поэтому возил нас по полям сам председатель на своем УАЗе.

Рабочий день его в то время начинался очень рано, поэтому решили переночевать в гостинице, чтобы не тратить время утром на переезд из киностудии. Вечером зашли в красивейшую церковь в Старо-Борисове. Потом заехали в магазин, чтобы купить что-нибудь на ужин. И, о чудо! На почти пустом прилавке стояли бутылки с молдавским красным сухим вином. Старшее поколение помнит, что в то время советская власть активно боролась с пьянством, и хорошее спиртное можно было купить только по большому счастью или блату. А тут красное сухое вино, вкус которого был уже почти забыт.

Словом, мелочиться не стали и взяли ящик этого благородного напитка. Тем более что съемочные группы в то время были довольно многочисленными. Вечером под скромную закуску, приобретенную в том же магазине, отметили, как полагается, первый кадр.

Только потом мы осознали, что это было, можно сказать, провидение Божье. С юга, со стороны Чернобыля уже двигались радиоактивные облака. А как потом говорили медики, красное сухое в такой ситуации очень даже хорошо для профилактики…

На следующее утро съемки продолжили, радуясь прекрасной погоде. Потом прошумели майские праздники, отгремели салюты. И тут все мы узнали об аварии на Чернобыльской АЭС. Сначала информация в прессе была скудна и явно дозирована. Потом стали писать несколько подробнее. Но реальные подробности мы узнавали из «Голоса Америки» или Би-би-си.

Однажды на доске объявлений объединения «Летопись» появилась вырезка небольшой статьи из газеты «Труд» под жизнеутверждающим названием «Советский человек сильнее атома». Ее и другую информацию живо обсуждали в курилке у окна на первом этаже. Можно сказать, здесь же созревала идея — нужно ехать снимать.

Но кому? Желающих встретиться с разбушевавшимся мирным атомом было немного. В то время я исполнял обязанности главного редактора объединения. Назначать кого-либо приказом не хотелось. Стали искать добровольцев. Написать сценарий я предложил моему другу газетчику Анатолию Яросю. Режиссером вызвался быть безотказный Вадим Сукманов, оператором — Анатолий Алай. Редактором, естественно, пришлось быть мне.

Ярось быстро набросал сценарий. К слову, сценарий в документальном кино — документ довольно условный. Кто знает, как повернутся события, как поведут себя герои. Тем более в такой непредсказуемой ситуации, как авария на АЭС. Но сценарий необходим для запуска фильма в производство. Под него выделяют деньги, дают пленку и аппаратуру.

Все это было сделано в короткие сроки, и мы были готовы выехать в командировку. Редакторы обычно сами на съемки не ездят, но случай этот был совсем неординарным. Поэтому и я выписал себе командировку. Нужно признаться, ехали мы, совершенно не представляя, что там происходит и что нас там ждет. Но особо не волновались; работают же и там люди.

Снимали в Хойникском, Брагинском, Наровлянском районах и в самом Чернобыле. То, что увидели там, просто потрясало. Наверное, чем-то напоминало эвакуацию в 1941 году. Людей выселяли практически насильно, мало кто хотел уезжать в неизвестность без вещей, без скотины — практически без всего. Стояли крик, стон, плач. Некоторых усаживали в автобусы и кузова грузовиков силой.

Все стадионы и пустыри были забиты автомобилями, бронетранспортерами и другой военной техникой. Ряды сотен палаток, обмывочные пункты, полевые кухни. Между ними сновали «партизаны» в черной форме и офицеры, которые руководили процессом. Над головой гудели тяжелые вертолеты, которые сбрасывали специальные смеси на реактор.

Нас также переодели в черные полевые костюмы, выдали военные шапки, респираторы и какие-то маленькие приборы в нагрудные карманы для измерения накопленной радиации. В последствие мы пришли к выводу, что эти устройства не работали, а служили больше для успокоения людей. А в респираторах работать вообще было невозможно.

Группа снимала весь этот хаос в несколько приемов. Несколько дней съемок, переезд в Минск, проявка пленки, которая могла оказаться бракованной по причине радиации, и снова в командировку. Я ездил в зону только три раза, у меня как у главного редактора были дела на студии, остальные снимали в общей сложности около месяца.

Потом начался монтаж. С горячими спорами в монтажной до самой ночи. Фильм назвали «Чужого горя не бывает».

В то время существовала практика многоступенчатой сдачи фильмов. Сначала сдавали худсовету «Летописи». По сделанным замечаниям кое-что исправляли. Потом сдавали директору «Беларусьфильма». Потом ехали в Госкино БССР и сдавали его руководителю Владимиру Матвееву. Последний этап — Госкино СССР в Москве. Там присваивали фильму категорию, от которой зависел тираж и, естественно, гонорар и так называемые потиражные.

С этим фильмом до Москвы дело не дошло. Мы благополучно сдали фильм всем инстанциям. Но тут поступил приказ показать фильм в ЦК Компартии Белоруссии, что случалось крайне редко. Результаты этого просмотра оказались для нас катастрофичными.

Поступило указание руководству «Летописи» срочно явиться в партийный штаб. Режиссера и оператора приказали не брать.

Помню, нас пригласили в кабинет заведующего отделом культуры Ивана Антоновича. Иван Иванович слыл человеком интеллигентным и высокообразованным. Доктор философских наук, что для сотрудника ЦК было явлением редким, если не исключительным, хорошо знал несколько иностранных языков, работал в ООН и ЮНЕСКО. Всегда улыбался и излучал доброжелательность.

Но в тот день он, как мне показалось, выглядел страшнее булгаковского Понтия Пилата. Мы сидели за огромным столом, а он кружил вокруг нас, время от времени стуча по этому столу кулаком.

«Что вы там наснимали? — кричал он. — Откуда вы всё это взяли?»

В фильме была одна фраза, которую, как мы считали, удачно придумал Ярось: «Аисты улетели, потом вернулись. Надеются вернуться и люди…»

«Откуда вы взяли, что аисты улетели?» — вопрошал Антонович.

Я ответил, что сам видел. Поскольку несколько раз был в зоне.

Антонович, похоже, отнес это как выпад в свой адрес.

«Вы что, упрекаете меня в том, что я там не был?» — взвился он еще больше.

Не знаю, действовал он по указанию сверху, то есть это было мнение первого секретаря ЦК КПБ Слюнькова, или выражал собственное мнение. Скорее первое. Но разнос был основательный. И речи не шло о том, что люди рисковали здоровьем и даже жизнями. И не о том, что это съемки документальные, и людям нужно говорить правду. Речь шла только о том, что мы сеем смуту и страх в обществе.

Сегодня Иван Иванович время от времени появляется на телеэкране. Известный социолог и политолог. Убедительно рассказывает, как нужно развивать общество и в каком направлении всем нам нужно двигаться.

А тогда вывод был жесткий: выбросить все крамольные эпизоды, частично переснять, написать новый текст. Найти нового автора сценария и сменить оператора. Иначе всех нас уволят, да еще по статье.

Словом, вернулись мы на киностудию не в самом хорошем настроении. Здесь нас ждали Сукманов и Алай. Покурили на нашем первом этаже и поднялись в монтажную. Там встретили хмурого майора в серо-зеленой форме. Он опечатывал большие железные шкафы, в которых хранился отснятый материал. Мы поняли, что в киношные проблемы вмешался еще и КГБ. Как можно перемонтировать фильм, не имея исходников, его не интересовало.

Толя Ярось в качестве соавтора предложил пригласить поэта Владимира Некляева. Он пришел на студию вместе с уже известным драматургом Алексеем Дударевым. Сидели до позднего вечера, думали, как сделать исправления и в то же время максимально сохранить фильм…

Группа еще раз выехала в зону бедствия. Я уже не ездил. На этот раз снимали только оптимистичные сцены. Перемонтировали, выбросив аистов, крики и плач переселенцев. Назвали ленту «Рядом и каждый».

Режиссер Вадим Сукманов стал чернее ночи, но, скрепя сердце, практически уничтожал свой же фильм, который достался такой дорогой ценой. На сдачах по инстанциям молчал, в спор не вступал. Наверное, на его сердце в то время появился не один рубец. Через несколько лет он умер практически за рабочим столом от инфаркта.

В нескольких своих интервью Анатолий Алай почему-то говорил, что из съемочной группы в живых остался только он один. Хотя хорошо знал, что пока топчу землю еще и я. Но другие члены группы, действительно, ушли из жизни. Некоторые были значительно младше нас с Алаем. Умер от рака и мой друг Толя Ярось. Скорее всего, «поймал» тогда горячую частицу…

Интересно, что в фильмографии Сукманова на сайте «Беларусьфильма» фильм «Рядом и каждый» указан. Но самой ленты, как сказали знакомые на киностудии, в фильмотеке нет. Не сохранились и запрещенные планы из первой версии фильма. Всё было смыто на серебро, которое с бережливостью идиотов утилизировали из эмульсии. А часть, говорят, была сожжена на костре во дворе студии. Эта пленка, родившаяся в огне Чернобыли и посеченая местами «мирным атомом», погибла в огне костра во время очередного субботника.

Фильм был закончен в сентябре 1986 года, получил, помнится, низшую категорию и его даже не возили в Госкино СССР. И правильно.

С тех пор было создано огромное множество фильмов о тех трагических событиях и о жизни после них. И Анатолий Алай, уже в качестве режиссера, возвращался к этой теме. В целом белорусские кинодокументалисты создали много талантливых лент на эту тему. Но тот фильм все же был первым не только в Беларуси, но, кажется, и в СССР. Точнее, было два фильма… Один был уничтожен, другой появился мертворожденным.

И сомнения в том, что «советский человек сильнее атома», остались.

 

И еще раз о провидении Божьем

Я много раз с тех пор бывал в зоне. Но одна поездка запомнилась на всю жизнь.

Решили мы с фотокорром БЕЛТА Александром Толочко съездить в деревню Красно, которая находилась в паре километров от реактора. Приехали в Брагин на Радуницу, где познакомились с местным священником Серафимом. Договорились ехать вместе. Отвезти нас согласился полковник милиции из Бреста, который в то время командовал охраной зоны.

В Красно увидели фантастическую картину. Бурьян вырос вровень с крышами домов. В небольшой деревянной церкви были выбиты все окна, двери болтались на одной петле. Церковь была кем-то разграблена. Ни одной иконы, только на полу валялась церковная утварь и бумажки с именами для поминания. Под куполом летали голуби.

Мы измерили радиацию вокруг церкви. Оказалось — около рентгена в час. Потом провели замеры в церкви — чуть меньше. А в месте, где когда-то стоял иконостас, дозиметр показывал практически нуль. Мы провели замеры еще раз. Результат тот же. Полковник засомневался в том, что дозиметр исправен. Принес из машины другой. Опять возле иконостаса нуль.

По дороге назад отец Серафим все время повторял: верите вы или не верите в бога, но вот вам доказательство, которое подтвердили даже ваши приборы. И действительно, это походило на чудо. В полуразрушенной церкви, где ветер несколько лет гонял радиоактивную пыль, дозиметры показали практически нуль. Это потом не мог объяснить ни один ученый, к которым я обращался.

В Брагине отец Серафим по просьбе одной матери должен был благословить ее сына, который уходил через пару дней в армию. Он взял нас собой. После обряда хозяйка пригласила всех к столу. Батюшка рассказал ей о чуде, потом добавил: «Мне как монаху нельзя, а вам советую выпить и хорошо. Для профилактики. Береженого и Бог бережет…»

Мы выпили красного сухого, как тогда 26 апреля 1986 года. Круг замкнулся…