Культура

Анатолий Ульянов вернется в Беларусь за живыми сердцами

«Беларусь — государство-тюрьма и ботанический сад советских метастаз», — такими словами украинский публицист, ценитель смелых форм самовыражения, скандалист, борец за права порнографии и создатель независимого и некоммерческого онлайн-издания PROZA Анатолий Ульянов начал свой отчет о месячном пребывании в Минске. Отчет был напечатан в личном блоге Ульянова. Сейчас именно в ЖЖ можно читать журнал PROZA, которому было отказано в хостинге.

Злой, наполненный обилием метафор текст о Минске вызвал неоднозначную реакцию у белорусских читателей. Одни обвинили Ульянова в том, что «мальчик» попросту «доигрался», и мир кажется ему бетонной воронкой из-за собственных проблем, другие активно благодарили за то, что точно подметил ужасы здешнего пространства. Возникшие противоречия послужили развитию бурных дискуссий в интернете. Пожалуй, никогда еще белорусские пользователи не реагировали столь остро на мнение иностранца и мнения друг друга.

«Белорусские новости» побеседовали с украинским публицистом о том, почему он обидел нас, и о том, кто предварительно обидел его самого.

 

— Что вы знаете о белорусской аудитории PROZA, было ли вам известно, что она есть, что она ест, чем питает свой эмоциональный голод?

— Люди питают свой эмоциональный голод, как ни странно, эмоциями. И если смыслы обернуты в эмоциональные пеленки, то эмоция превращается в проводник, содержание поставляется с лубрикантом. Я мог догадываться, что в Беларуси есть те, кто знаком с идеями PROZA, но для меня стало приятной неожиданностью, что эти идеи используются рядом активистов как источники энергетического вдохновения.

— Насколько вас интересует национальное, территориальное и эмоциональное разнообразие тех, к кому попадает ссылка на что-то ваше, насколько вы готовы принимать иное — стиль жизни, язык, идеологию?

— Меня волнует разнообразие исключительно как категория бытия и подлинный императив из области социо-ментальной магии. Пусть цветут тысячи цветов, но газонокосилки заслуживают демонтажа. Всё иное готов понять — не всё иное принимаю. Для меня иное, к примеру, церковь, фашизм, рабство. Идентификация этих цивилизационных фрагментов как иного не означает, что у меня не может быть к ним критического отношения. Я могу понять, почему диктатор Лукашенко — доярка с усами. Но это не означает, что если кто-нибудь обезглавит его хрустальной пикой, то это не будет сверхчеловеческая кровавая заря — прекрасная, долгожданная.

— Кстати, почему сайт proza.com.ua закрылся с концами и не нашел ничего лучше, чем «скрыться» в вашем блоге? Это временное решение?

— Издание PROZA в обличии тяжеловесного портала может быть восстановлено лишь как архив. Меня интересует глубинная трансформация PROZA в децентрализованный мятежный эфир с обилием полевых кочующих точек, рассеянных по Цифровому Фронтиру — лишь так все это будет жить в ситуации неустранимости. Блог — одно из временных решений и одна из таких полевых кочующих точек в одночасье.

— Однако теперь, когда собственный блог стал журналом, не кажется ли вам, что вы немного не предусмотрели, выкладывая свой мрачный и слишком личный отчет как статью, тем самым задев огромное количество вполне вменяемых и даже зачастую успешных в смысле и денег, и творчества людей из Минска? То есть, я сейчас транслирую обиду и раздражение от имени, скажем, всего того «количества».

— Мне видится кошмарным сном реальность, где все мечтают друг другу понравится, а «успешность в смысле денег» выступает аксессуарным гарантом качества мнения. Обиды, неврозы и прочие расстройства читателей меня не заботят. Моё дело — создание текстов, которые, впиваясь в эмоции, провоцируют думать и чувствовать. Всякая творческая практика основывается на искренности и предельной индивидуалистичности, а значит — субъективности. Этим авторское отличается от бл*дского, искусство от рутинного производства. У авторского всегда есть ясный Голос. Авторское не жалеет, не сюсюкает, не занимается угодливой дипломатией. Оно вещает из эпицентра неподавляемых мыслей, чувств и идей. Что до «количества»... Что за чудовищ тревожит количество? В этом, понимаете ли, отчасти разница между обезъянкой-говно и обезъянкой-повидло. Для обезъянки-говно важно, чтобы у неё было 200 бананов. Не важно, что гнилые. Важно, что 200. У обезъянки-повидло банан один. Но, съев его, она зато не будет дристать потом всю ночь.

— Как вы отнеслись к реакции белорусских читателей на ваш трип-репорт?

— Я отнесся к ней как к реакции белорусских читателей на мой трип-репорт.

— В вашей статье изначально не было намеренного разграничения впечатлений на «Беларусь» и «Белоруссию», или вы лукавите, когда говорите, что не различаете эти понятия?

— Не будем заниматься филологическим микроонанизмом. Беларусь или Белоруссия — не суть важно для иностранца. Поверьте, это так. Назовите её хоть Республикой Ностальгия или Земля Красоты Небесной, без монументальных трансформаций сознания солнце над Минском так и останется мифом. Я, к слову, исправил изначальное «Белоруссия» в моем тексте на «Беларусь», поскольку в непринципиальных вопросах с пониманием отношусь к вежливым просьбам.

— Еще по тексту. Чем «украинский хуторской фашизм» и «русский империализм» хуже белорусской пассивной толерантности? Вы пишете, что боретесь с властью как таковой, но при этом какие-то из ее форм выделяете как более приемлемые, не так ли?

— И «украинский хуторской фашизм» и «русский империализм» я считаю менее деструктивным жанром такой понятийной абстракции как «зло», нежели ситуацию, в которой «никто ничего не делает, никому ничего не хочется, все всех успокоили». Ненависть лучше равнодушия. Власть, как и дождь, порнография, волосы, будет существовать до тех пор, пока существует человеческое общество с многомиллионным обилием биологический единиц. Я борюсь не столько с властью. Я выступаю за ситуацию, в которой власть находится под непрестанными подозрением и наблюдением, за ситуацию прозрачности власти. Ситуацию, в которой власть круглосуточно находится на волосок от смерти, поскольку на неё смотрит легион сердитых глаз тех, у кого аллергия на цепи. В этом смысле, меня волнует нечто более значительное, чем смерть власти, а именно — трансформация сознания, ведущая к рождению утопичного постчеловека. Человек является порталом для трансформации мира вокруг — ничто иное.

— Не кажется ли вам, что жизнь на неспокойном уродливом постсоветском пространстве способна породить нечто новое в искусстве, что весь этот бетон и цинковое небо — самая благодатная почва для существования писателей и «творцов»?

— Мне близки подобные размышления, но однозначного ответа в них я пока не нашел. В теории это, конечно, так — действие рождает противодействие, чем меньше свободы, тем сильнее хочется ее получить; чем больше пустоты, тем больше возможности её чем-то заполнить и т.д. и т.п. Но в тот же миг исследования Павлова доказывают, что подавленная жучка со временем становится подавленной навсегда. Так и с людьми, государствами, странами. Можно тешить себя надеждой, что вы живете на помойке, и именно поэтому лучше других научитесь производить чистоту, но на уровне массового обывателя всё это наивный соплеж оптимизма. Жизнь в дерьме учит большинство лишь одному — осознанию того, что дерьмо — это нормально. Так или иначе, всегда и всё решает личность. Новое искусство на постсоветском пространстве может случиться как редкая победа личности, но не самой натуры этого пространства. Если же вы спросите меня, что лучше — сохранять упомянутую вами «благодатную почву» или взорвать ее к чертовой матери, то я совершенно уверен: «Хватит! Взрывайте!». Довольно оправдывать хромую лошадь. Её нужно пристрелить и освободиться. Ну а там снова поговорим про новое искусство.

— Тем не менее, сейчас у вас не появилось желание посмотреть Беларусь снова?

— В силу озвученных в тексте обстоятельств, я не увидел самого интересного — мечтающее подполье духа Беларуси, живые сердца, сверкающие души, мятежные умы. Лишь ради возможности увидеть их в Минск стоило бы вернуться. Могу предположить, что эти индивидуальности — единственная причина по которой стоит подождать с бомбардировкой Минска, ведущей к превращению этого города в сад-заповедник для оленей и зубров. О том же анархистском подполье ходят только романтичные и героические слухи. Я знаю, чего не увидел и, убежден, в этом большая личная потеря данного моего визита. Посчастливится — исправлю.

— Вы писали, что в Минске искали укрытия, как долго вообще вы намерены опасаться и скрываться?

— Скрываться я буду до тех пор, пока возможность принудительного возвращения в контекст, где меня ждет статья и мракобесы, не покинет пространство реальной угрозы. Частично, надеюсь, это случиться в ближайшее время. Это вопрос бюрократической волокиты.

— И о том, в чем вас обвиняют. Есть ли некая тонкая грань, после которой искусство становится порнографией и педофилией? Где эта грань, и нужно ли вообще бороться с проявлениями этих двух понятий на букву «п»?

— Всё в глазах, душах и мозгах смотрящего. И это, в общем-то, дико, что вы перечисляете порнографию и педофилию как явленности родственного порядка. Педофилия — это побочный эффект борьбы с педофилией. Тем не менее, закон должен обладать неспекулятивными трезвыми позициями в отношении ситуаций, когда одно человеческое существо совершает насилие над другим человеческим существом. Лишь там, где есть принуждение и насилие, стоит вмешиваться. Что же касается порнографии — это нормальное проявление хтонических энергий на территории аполлонической цивилизации человечества. Я вообще не собираюсь рассматривать порнографию как нечто, что плохо, и уж тем более не считаю, что с ней можно бороться, находясь в здравом нелицемерствующем рассудке. В тот же миг, секс друг с другом или хотя бы мастурбация, эффективнее для формирования здорового сексуального климата у детей, нежели просмотр порнофильмов. Порнография, в отличие от секса, — игрушка для которой стоит подрасти, дабы не впитать её как первоисточников. Порнография, в общем-то невинна, в сравнении с реальной сексуальной жизнью.

— Вы объявили, что уходите из журнала «ШО», этому есть какое-то объяснение помимо «желания двигаться дальше»?

— Желание двигаться дальше — достаточно веский императив, я считаю.

— Что произошло с Киевом после оранжевой революции? Тысячи белорусов мечтали о том, чтобы в Минске произошло нечто подобное, сотни ехали на Крещатик надышаться чужой свободой. Что бы вы сказали этим тысячам — что бывает после того, как все уже произошло?

— Оранжевая Революция была симуляцией или, как верно отмечал философ Илья Кормильцев, фальсификацией в ответ на фальсификацию. Стоит ли ожидать свободы от мирной дискотеки, где не был вздернут на площади ни один депутат или чиновник, где не случилось такого терапевтического явления для любой власти, как ярость нестерпевшего народа? Оранжевая Революция — это трагедия современной украинской истории, поскольку она, эта революция, явилось удивительным мигом солидаризации вокруг надежды. Но надежда была кооптирована сумрачными архонтами. Что же мы видим в результате? Реализацию правого консенсуса, введение цензуры в стране, милицейский произвол и т.д. и т.п. Почему? Во время оранжевой революции было распахнуто чрево Пандоры, и демоны правого, демоны нации, традиции, демоны консерватизма — всё это вырвалось наружу. Новая власть хотела воспользоваться ими для убалтывания электората. Но сегодня эта власть стала жертвой своей магии. В Украине наблюдается абсолютный распад. В моем видении, украинское грядущее — это темные времена, полные рабства «во имя добра, справедливости и высоких моральных ценностей». Возможно, новые голодоморные газенвагены способны отрезвить эту равнодушную страну. Возможно, она заслуживает того, чтобы исчезнуть с карт? Синдром колонии, увы, — это рак исторического тела.

— Вы все время пишете об абсурдной ситуации с цензурой в Украине. Каким образом вы намерены бороться?

— Я создал Гражданский Мониторинг деятельности Комиссии по Морали (moral_monitor), установил наблюдение за наблюдателями, а также помог угрозе «моральной цензуры» получить общенациональный резонанс. Моя индивидуальная борьба продолжится, несмотря на то, что она стоила мне дома и страны. Но сколько бы «Химер» и манифестов не было написано — решающее значение в дальнейшем будет иметь не то, что делает Вася или Петя в одиночестве, но то, объединится ли Вася с Петей, позовут ли они Сережу и прочие миллионы огненных духов. Необходима солидаризация как можно большего числа коллективов вокруг борьбы с Комиссией. Лишь объединенные коллективы смогут стать реальным и эффективным оружием. Если такого объединения не произойдет, ситуация с цензурой в Украине будет усугубляться. Вопрос в другом: насколько ценна свобода для нашего современника? Ответ даст завтра. Но если хочется одолеть клетку, пожирать ее солоноватые прутья нужно уже сегодня, потому что завтра придет сварщик-надзиратель. И все будут невероятно моральны... с нежно покусанными ушками.