Мнение

Максим Жбанков. КУЛЬТ-ТУРЫ. Больше единицы

 

Максим Жбанков. Культуролог, киноаналитик, журналист. Преподаватель «Белорусского Коллегиума». Неизменный ведущий «Киноклуба» в кинотеатре «Победа». В 2005-06 годах — заведующий отделом культуры «Белорусской деловой газеты». Автор многочисленных публикаций по вопросам современной культуры в журналах «Мастацтва», «Фрагмэнты», «pARTisan», на сайте «Наше мнение».

Седой всклокоченный дядька с надменным видом гладит пеструю кошку. Кажется, ему не нравится фотограф. Зато нравится зверь. Обычное дело. Обычная фотка. Нет причин всматриваться, если не знать, что перед тобой — последний великий поэт империи. Который успел попижонить на Невском, любить джаз и английские книжки, улететь в северную ссылку, вернуться с перспективой прописки в психушке, получить от родины волчий билет и послать в ответ из-за океана несколько отличных книжек стихов и эссе — принципиально лишенных политических акцентов. Пару дней назад Иосифу Бродскому стукнуло 70 лет. Странно думать, что он ушел всего в 55.

Об особых приметах письма Бродского написаны тонны текстов. Еще больше слов прозвучало от тех, чья жизнь хотя бы краем зацепила его. Или наоборот — это в принципе несущественно. В кругу современников он имеет стабильный круг поклонников и не меньший — ненавистников и обиженных. Последнее совершенно нормально. Бродский — безупречный стилист старой школы и в этом принципиально несовместим с растрепанной «стадионной» поэзией шестидесятников, капитанов тогдашней литературной моды. На его фоне Евтушенко в крокодиловом пиджаке и Вознесенский в цветном шейном платочке до сих пор смотрятся суетливыми подростками с амбициями суперзвезд. Ничего личного: просто совсем иной словарь и совершенно разные способы сборки текстов. Бродский инороден «советскости» не по происхождению, а по системе ориентиров. С «совком» у него полная эстетическая несовместимость. Есть соблазн истолковать его знаменитое высокомерие как естественное желание дистанцироваться от чуждой среды. Нормальную самозащиту.

Собственно, об этом и хотелось сказать. Не читать с подвыванием строки мэтра. Не закатывать глазки: «Ах, Иосиф!» А попытаться увидеть за каллиграфическим почерком мастера вещи совсем иного уровня: опыт достойного присутствия в катастрофических обстоятельствах. Иосиф Бродский — один из тех редких авторов, которых (как ни странно это может прозвучать) хочется освободить от слов. Чтобы ясней увидеть человека.

Принято считать, что поэт раскрывается в стихах. Для меня это совсем не очевидно. То, что зовется стихосложением есть, по сути, практики укрощения словаря и конструирование матриц смыслов. Итоги этих усилий — зона управляемой культурности, демонстрация способности автора укрыться от читателя за шорохом аллюзий, цитат и созвучий. Стих как прямая речь выглядит весьма сомнительно. Это не мешает его любить, но (как говаривал БГ) тянет заглянуть за.

Поэтому главный из текстов Бродского для меня — вовсе не стихи, а публичное высказывание. По весьма банальному поводу: поэта-лауреата попросили выступить перед выпускниками университета. Речь на стадионе, знаете ли. Представьте ораву скучающих юных существ на трибунах, ветреную погоду, развевающиеся цветные флажки и микрофонную стойку посреди поля. Поэт, на выход! Советские братья по эпохе страстно кричали на стадионах гражданскую лирику. Бродский в Анн-Арборе звучит совсем иначе — неожиданно устало и спокойно: «Жизнь — игра со многими правилами, но без рефери. Мы узнаем, как в нее играть, скорее наблюдая ее, нежели справляясь в какой-нибудь книге, включая Священное Писание. Поэтому неудивительно, что столь многие играют нечестно, столь немногие выигрывают, столь многие проигрывают…» И это — позитивное напутствие молодой поросли? Тем не менее, именно так. Поскольку, напрочь забывая о канонах жанра (а, возможно, и сознательно ими пренебрегая), Бродский говорит никак не об общественном служении и радостях творчества, не о бескрайних горизонтах самореализации и грядущих триумфах. Речь о другом: жизнь прессует, надо учиться держать удар. И вот вам по этому поводу несколько отрывочные соображения, «нацарапанные в желтом блокноте где-то в Калифорнии».

Миссия литератора забыта. Роль властителя дум осталась в России. Йетс и Оден не помогут. За чужим языком — а речь, понятное дело, на английском — спрятаться сложнее: не та палитра. Седой грузный эмигрант озвучивает кодекс выживания в кусачей реальности. Его «спасательный комплект» довольно прост: расширяй словарь, будь добр к родителям, не надейся на политиков, не лезь вверх по головам ближних. И самое главное: брось приписывать себе статус жертвы и не слишком обращай внимание на тех, кто желает сделать тебя несчастным: «Всякий раз, когда вы в отчаянии или на грани отчаяния, когда у вас неприятности или затруднения, помните: это жизнь говорит с вами на единственном хорошо ей известном языке». За этими словами — не горы исчерканных черновиков, а линия жизни.

Больше, чем литература. Больше, чем литератор.

А теперь скажите мне, что он устарел.

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».