Мнение

Алена Германович. СКАЗКА. Перед или после долгой зимы

Алена Германович. Родилась днем 23 марта 1978 года. Через месяц, в три часа ночи, меня в бессознательном состоянии по причине младенческого возраста и в обстановке строгой секретности окрестили. Крестными выступили член Коммунистической партии, директор школы и первый секретарь райкома комсомола, что и определило мою будущность. Нет, я не стала коммунистом  — партия развалилась, не стала священником — по причине иного пола. Но люблю театр, экстрим и литературу. А, да, — собственный корреспондент БелаПАН по Гомельской области.

Сказка первая. Старая любовница. Перед долгой зимой

Как же ты надоела мне! Эта липкая неприятная порочная связь, эти твои глупо-кокетливые уловки, телефонные звонки с сюсюканьем, все твои красные кружевные пеньюары, новые духи, слой грима на твоей вульгарной рожице, эротические костюмы и игрушки, попытки острить, которые заканчиваются очередной тупостью и истерикой.

Надоела мне, надоела. Подсылаешь знакомых, передаёшь приветы по радио, влезла в телевизор всем своим громоздким телом. Ты везде. Хоть я и выбросил телевизор и не слушаю радио. Как ты влезла только в этот интернет, чтобы транслировать свои крестьянские истины? Ты неприятна, каждый твой вздох и прикосновение, твоя глупая хитрость! «Он мне деньги предлагал, пять миллиардов, пять миллиардов! Зачем мне пять миллиардов, когда у меня есть ты?». И гладишь меня по голове. Как неприятно, как гадко, отсохни моя голова, после твоих рук.

Я не хочу слушать, слышать, быть рядом с тобой. Эти «будем жить лучше, я куплю новую квартиру, дам тебе 500 долларов». Уйди, не надо мне ни 500 долларов, ни миллиард. Не хочу! Ты старая и некрасивая, и не люблю я тебя! Ты не приманишь меня больше, ничем. «Я купила завод, два конфетных завода, у нас будет много денег, я тебе их отдам». Не хочу. Всё ты врёшь. Ничего не отдашь. Опять обманешь.

Как ты жмуришь эти вялые свои глаза, и врёшь, я же знаю, что врёшь, намекая, что уйдёшь к другому: «Представляешь, он мне машину подарил, за один поцелуй! Я тебе ее отдам». Не ври, старая. Никому не нужны твои поцелуи силиконовыми губами.

Она думает, что я... За деньги. Хоть за деньги. Как это дёшево, пошло, вульгарно, унизительно. Она пытается показаться молодой в компании, на этих своих традиционных «интеллектуальных» вечерах, куда сбредаются всякие нищеброды. Неужели она не понимает, что не послушать ее приходят, а поесть-попить на халяву, а потом хихикают за её спиной? В последнее время на этих вечерах мне её даже жалко... Она несёт всякую чушь про лесбиянок и геев, про групповой секс. Чтобы быть в тренде, в топе. Откуда только слова эти знает. Как стыдно-то.

Какие люди вокруг. Они меня ненавидят, наверное, раз только и обсуждают ее очередные пошлые выходки. Я не люблю ее, а себя презираю. Потому что. Ну, слабак, тряпка, связался с ней. Но вы зачем повторяете ее глупости? Зачем?

Мне стыдно. Ну, что я вот так, тогда, связался с ней. Тогда, когда она была ещё немного молодой, относительно, а я вообще мальчишкой, мне казалось — прикольно. Прикольно! Вот эта деревенское ее, что-то природно-животное, это простодушие, и простонравие, и простоодежие, и просторечие. Такая простушка. Она путала обструкцию с абстракцией, Гегеля — с Гоголем, Бабеля — с Бебелем, хорей с хорьком. Тогда она искренне меня умиляла, когда девальвацию называла девиацией. Было смешно, и мило. А сейчас не смешно, потому что не мило. А гадко и противно.

Уйди. Я не люблю тебя. Ты старая и некрасивая.


Сказка вторая. Она же последняя. После зимы

Скоро, через года три, в королевстве пройдёт грандиозный турнир игры в подкидного дурака. Играть будет, как тут принято, шулер, а раздавать карты — его братья. За игрой будут следить валеты. Дамы в турнире участвуют только патриархально-технически: на стол накрыть, чай поднести, бумажки с фамилиями игроков перепутать, так, шутки ради и забавы. В конце турнира объявят шестёрок, кому повесили погоны.

Кто сядет играть в карты? За три года до турнира зажглись по стране ритуальные костры, идут подданные молиться — кто на пень, кто в РПЦ, кто в БКЦ, вызывать духа «Единого игрока». Это такая игра у нас в королевстве. Иные гадают на кофейной гуще, задумчиво крутя чашки с востока на запад и по часовой стрелке, а потом против часовой, в аэропортах Варшавы, Брюсселя, Праги и железнодорожного вокзала в Вильнюсе. Обычно кофе проливается на брюки, тщательно отглаженные, и смущённый гадальщик возвращается немного заляпанным на родину, под бодренькие смешки тех, кто его и толкнул. Турнир пройдёт в один этап. Карты биты, шулер выиграл, дамы рукоплещут, валеты покидают королевство.

Это была присказка. Сказка — вот она.

Жил да был в одном населённом пункте один мальчик-хулиган. И он, хоть и слыл хулиганом, да всего на свете боялся. Ветер шумит — ему кажется: враг у ворот. Курица кудахчет, а хулиган слышит: заговор, заговор, бить его идут. Собака залает, а ему кажется — комбикорм кто-то ворует с сарая, добро его тащит. Засвистит в трубе, а ему всё своё — черти, черти утащат меня в ад. Так он всего боялся. Кругом враги мерещились. Мать водила его к шептухе, и сказала ему старушка, что спасения нет. Суждено тебе жить в страхе. Такова твоя печальная судьба.

Разозлился хулиган и решил самостоятельно избавится от страха. Клин клином. Всех-всех напугать, всех вокруг извести, может, и страх тогда отступит от него. Как икота, иди на Федота.

И он ненавидел всех, кто не боялся.

И начал он войну. Вот так выходит за школьный двор и рычит басом на ошалевших от испуга первоклассников: «Выходи на разы!». Первоклассники толкаются, прячутся за спины друг друга, перешёптываются испуганно: «Ты, ты выходи, ты первый, я боюсь», толкают-выталкивают один другого. Ты иди, ты. Я потом. Между тем хулиган наш, дубина эта, потешается, да мускулами подёргивает: «Выходи по одному!». Наконец кого-нибудь самого слабого удаётся вытолкнуть из шатких рядов, минута — и он валится с ног.

День прошёл — да страх вернулся. Опять надо хулигану бить кого-то, от страха.

И вот опять собрались первоклашки, да и выталкивают вперёд какого-нибудь зазевавшегося ботаника: «Он, он будет биться!». А потом, когда ожидаемо падёт на грязный асфальт несчастный семилетка, его ровесники потешаться будут: «Фу, проиграл, проиграл» и льстиво заглядывать в глаза хулигану. Вот, мол, потешили тебя? Нас-то трогать не будешь?

Он боится, их пугает, и все боятся, а потом пугают друг друга. И выросли уже дети, и хулиган вырос. А страх-то остался. Нет-нет, да и вырвется хулиган за школьный двор, опять орет: «Выходи на разы! Выходи по одному!». Надо идти. Надо!

Может, не надо? Зачем вы бьётесь с ним и выталкиваете друг друга? «Каждый боится за свою шкуру», — шепчут мне с нестройной толпы боящихся хулигана. «Мы боимся за свою шкуру, каждый, понимаете?» — доверительно вкрадывается жаром в ухо другой. Ваши шкурки за это время обесценились! Пока вы толкались за школьным двором, пока выталкивали друг друга, пока топтали потом своих же. Ваши шкурки — ничтожны. Как у весеннего медведя, который зиму пролежал, сося лапу, в берлоге. Ничтожны ваши шкурки! Шкуры ценны у диких зверей.

А что же с нашим хулиганом? Не надо драться. Пусть. Оставим его за школьным двором, пусть орёт там благим матом «Выходи на разы!». Не пойдём. Никто. И не будет он больше победителем. Чтобы быть победителем, нужны враги. Без врагов нет победителя. Пусть орёт там, пока не осипнет.

«Ну поймите же вы! Я человек маленький!», — молитвенно складывала руки и просительно заглядывала в глаза одна женщина. Они — люди маленькие. Совсем маленькие. «Расти не пробовали?», — безнадёжно поинтересовалась я у той женщины. Нет, конечно, я и так вижу: она правда маленькая, и когда говорит это, ещё больше уменьшается, уменьшается, того и гляди растечётся по плитке, одна кофточка синтетическая останется. Мы все люди маленькие. И шкурки наши дешёвы. Так что бояться не стоит. Никому наши дешёвые шкурки не нужны.

Обнять и плакать.

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения».