Мнение

Татьяна Короткевич. ПРАВДА. «А если его не расстреляли? Вдруг он в руднике сверхвредном?»

Татьяна Короткевич. Преподавала психологические дисциплины в системе высшей школы, руководила отделением в социальном центре. Магистр психологии. Кандидат в мастера спорта, входила в состав женской сборной БССР по велоспорту, с тех пор знает, что такое победа. До этого времени «педалирует» социальные проблемы и не понимает, как можно не довести до конца начатое дело. Была доверенным лицом Владимира Некляева на президентских выборах 2010 года, сама принимала участие в выборах депутатов Палаты представителей.

Побывала в Вилейке. Среди многих встреч и разговоров поразила беседа с Тамарой Селюн. Трагедия: сын, 23-летний студент-историк, жестоко расправился с женой и ее любовником.

В апреле прошлого года адвокату в СИЗО сообщили, что приговоренный к высшей мере «убыл по приговору».

Юристу однозначно ясно, что стоит за этой традиционно обтекаемой формулировкой, но матери никто письменно до сих пор не сообщил о кончине Павла.

Да, в неофициальном порядке чиновники употребили слово «расстреляли», но никаких бумаг в подтверждение. А официальная дипломатично-уклончивая фраза «убыл по приговору» оставляет Тамаре призрачный, иллюзорный, но шанс…

И вроде всё умом понимает, но сердце продолжает слепо верить, живет в душе надежда, что сын, кровиночка, Павел, жив... Может, на заводе каком сверхвредном вину свою искупает, может, в шахтах каких урановых или в медэкспериментах тайных… Ведь может, а? Может ведь, да? Ведь не сказали же, что всё — конец!

До приговора сколько мучилась, затем в ожидании вердикта судей, реакции президента и митрополита на прошение о помиловании…

А теперь 15 месяцев каждодневных мучений, сомнений, нервов после того, как пришел со страшной и непонятной вестью адвокат…

Сама она на этом свете лишь из-за веры, что наступит день, когда узнает правду: умер Павел или нет, где похоронен, если случилось наихудшее, куда она может прийти и погоревать, поговорить с ним, зайти в церковь и помолиться за упокой...

Раньше, до того апреля, Тамара, по ее словам, «жила, как все», но после случившегося заинтересовалась политикой, общественной деятельностью, старается сама занимать гражданскую позицию — всё ради того, чтобы узнать правду. Пусть страшную, но правду… И чтобы изменить несправедливый, как она убеждена, порядок вещей…

Сына в разговоре со мной не оправдывала, плакала лишь о том, что не может увидеть могилу, прийти туда на Радуницу, погоревать о случившемся…

Соглашается, что смертную казнь поддержал референдум 1996 года, что многие в ее окружении до сих пор за «высшую меру»: «Меня вот даже родственники не поддерживают, а знакомые вовсе безразличны… Да, народ тогда решил, власть и сегодня за то решение… Но ведь разговор тогда, 19 лет назад, шел о казни как временной мере, временной!»

Женщина убеждена: пришло время по-новому осмысливать проблему. И начать это надо с пересмотра еще советской практики скрывать от родственников дату исполнения приговора, место захоронения.

Сегодня 2015-й, а не 1937-й — условия в стране и обществе поменялись… Ей, матери, приводили контраргумент: знай о могиле все, могут осквернить, ведь Павел в приступе ярости натворил такого, что и представить трудно…

Но женщина возражает: да, виноват, не помиловали, закон убил сына, только ведь тело могли ей передать, и она сама либо с представителями расстрельной команды тайно бы его похоронила, никто бы и не узнал, а в ее сердце боли стало бы меньше… Да и справедливости в таком варианте куда больше.

Мать недоумевает: почему Беларусь равняется на Китай, где тела казненных также не выдают, а, скажем, не на США, где поступают совсем по-другому?

С этими вопросами и пришла на беседу: помогите еще раз озвучить проблему.

Для меня совершенно очевидно: замалчивать ее нельзя, к решению референдума 1996 года нужно возвращаться.

И начать этот процесс следует с гуманного, христианского шага — матери, родственники должны знать, что и когда случилось с их близкими, кровными, должны иметь возможность приходить на могилки к тем, от кого они несмотря ни на что не отрекаются…

Напомню, Комитет ООН по правам человека рассмотрел белорусскую «расстрельную» практику и вынес такой вердикт: «Обстановка полной секретности в отношении даты казни и места захоронения и отказ в выдаче тела для захоронения равноценны запугиванию или наказанию семей, поскольку их намеренно оставляют в состоянии неопределенности и психических страданий».

Исповедь Тамары Селюн — яркое тому подтверждение.

Беларусь — последняя страна в Европе, где смертная казнь не отменена.

В следующем году — 20-летие референдума, где одним из вопросов был этот, который сегодня мешает и Беларуси в целом стать полноценным европейским государством, и приносит столько страданий тем, кто попал под колесницу судьбы…

Снова повторюсь: тогда речь шла о том, что это тяжелое решение — временное. Возможно, в середине мрачных, безысходных 1990-х оно имело смысл, не уверена.

Но совершенно уверена в ином: двадцати лет достаточно для того, чтобы остановиться, оглянуться и понять — пришло новое время. Ситуация поменялась. И с ней надо считаться.

Президент, депутаты, министры, обычные граждане постоянно, с гордостью повторяют, что Беларусь — страна в центре Европы, что мы испокон веку европейское государство.

Раз так — а это именно так! — нужно, пришло время принять решение о запрете смертной казни. В Европе также хватает преступности, но ведь она отказалась от того, за что цепляются сегодня белорусские законники и силовики.

Не народ инициировал вопрос о смертной казни на референдуме-96, а власть. Люди лишь поддержали тогда законодателей — подчеркну еще раз — на некое время.

Убеждена: оно вышло.

И теперь уже сама власть должна отменить процедуру казни. Потому что этот вопрос давно уже вышел за рамки права и стал чисто политическим.

Так примите правильное решение, господа политики!

В конце концов, в массе своей вы — христиане…

Мнения колумнистов могут не совпадать с мнением редакции. Приглашаем читателей обсуждать статьи на форуме, предлагать для участия в проекте новых авторов или собственные «Мнения