Общество

Владимир Бережков. Убил в себе журналиста, но сохранил человека

7 апреля в 8:05 на пятом этаже здания по минской улице Кропоткина, 91А, где уже 20 лет располагается редакция спортивной газеты «Прессбол», раздался настойчивый звонок.

Фото pressball.by

Открывший дверь фотограф Александр Шичко не сразу понял, кто этот лысый мужик в очках: солнце било прямо в глаза и позволяло видеть лишь силуэт. Но первое же слово раннего визитера сняло все вопросы. Владимир Бережков вернулся домой.

Без двух дней два года назад он ушел с поста главного редактора «Прессбола», которым руководил 19 лет, на должность генерального менеджера хоккейного клуба «Динамо» (Минск). Через 16 месяцев, 13 августа 2015 года, случился принудительный перевод из хоккейного университета в тюремный. 6 апреля Бережкову изменили меру пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде (не имеет права покидать пределы Минского района и обязан являться по первому требованию «органов»).

Такой поворот для него стал явной неожиданностью: в феврале срок содержания под стражей был в очередной раз продлен — до мая, и, готовясь к весенне-летнему сезону, ВПБ (популярное в журналистских кругах сокращение от бережковского Ф.И.О.), изнывавший от камерной жары СИЗО № 1 на Володарского в конце прошлого лета, обрил голову.

О многом Бережков не может сейчас говорить: расследование уголовного дела продолжается. Какие-то вещи вообще не подлежат артикуляции. Будет он освобожден от уголовной ответственности или дело дойдет до суда — сейчас это знают только те, в чьи мысли и чувства простым смертным путь заказан. Но никто не в состоянии помешать говорить о собственных мыслях и чувствах, даже если вокруг рябит от красных флажков.

— Как прошла первая ночь по эту сторону сознания?

— Я не спал, потому что ко мне постоянно приезжали друзья. Естественно, были родные, сестра, племянница. Последние гости ушли уже утром. Оставалось два часа: мы договорились, что к восьми я приеду в «Прессбол». Заснуть не удалось.

— Как чувствуешь себя в старой-новой системе координат? Как будто все было вчера, или пока трудно найти себе место?

— С одной стороны, я окрылен: есть новые ощущения, новые запахи, новая переоценка ценностей. Начинаешь больше ценить каждый день, начинаешь больше ценить людей, начинаешь по-новому относиться к тем или иным поступкам. Больше начинаешь прощать людей. С другой стороны, не буду обманывать, присутствует ощущение открытого космоса, в котором с тобой в любую минуту может случиться все что угодно. Нет никаких планов, нет никакой определенности. Есть предложения, но, если бы я даже захотел, не смог бы на них ответить.

— В первом комментарии после выхода ты сказал: «Сначала надо жить, потом думать»…

— Да, сначала надо осмотреться, насладиться тем, что потерял, а теперь обрел снова. За эти восемь месяцев сын Петя стал выше меня. Вчера мы померялись ростом: выше на пять сантиметров. Дочка уже доросла до подбородка. Произошли такие изменения, чисто визуальные, не говоря уже о внутренних, что даже это требует определенного осмысления. Что-то надо наверстывать, в том числе в общении с детьми, в воспитании. У детей уже другое сознание, они выросли. Ты не знаешь, на каком они уровне — это нужно пощупать.

— Их отношение к тебе не изменилось?

— Думаю, что нет, хотя вот одну ситуацию можно рассматривать, наверное, как анекдот: дочка-пятиклассница немножко пугается моей лысой головы. Сегодня, когда я ее подвез к школе, она сказала: папа, не выходи из машины, а то все испугаются. В шутку, конечно. Вся эта ситуация встряхнула семью, сегодня все несколько напряжены, даже дети.

— Какой день был самым сложным в эти восемь месяцев?

— Таких дней было много, особенно первые. Во всяком случае, 13 августа было самым, я бы сказал, напряженным днем. Я был настолько загружен работой, эта работа была настолько тяжела, порой даже непосильна, я настолько себя загнал, и передо мной стояло столько не решенных в клубе проблем, а решения стоили героических усилий и очень высокого напряжения с заведомо неизвестным результатом — что я поймал себя на мысли, что, если меня арестуют и я пойду в тюрьму, то, в принципе, это легкий выход из ситуации. То есть в этом тоже есть определенный положительный момент для моего здоровья, что мне не придется отвечать за те решения, которые будут даваться с огромным трудом.

Работа генменеджера отнимала столько здоровья, что, можешь себе представить, попав в «стакан» в Партизанском РУВД, когда меня уже «закрыли», и дальше в ИВС на Окрестина, я ощущал себя свободным человеком. То есть мне не нужно было решать надвигающийся на меня просто неотступной скалой ворох проблем и задач, которые стояли перед клубом в период подготовки к сезону.

— Выражаясь цинично, наслаждался моментом, что можно, наконец, выспаться.

— Ну, выспаться там было невозможно, и первый месяц я вообще не спал. Потому что я не могу к этому равнодушно относиться. Но это действительно был определенный момент цинизма, которым я сам себя успокаивал. То есть я нашел себе такую меру успокоения: раз так, то вот вам в ответ, я рад тому, что мне не нужно теперь всей лабудой заниматься. Это был момент аутотренинга, который срабатывал на уровне подсознания. Но все-таки, конечно, я не спал, в голове стоял рой событий, фактов, Постоянно анализировал, что происходит, и т.д.

	Владимир Бережков: белорусским хоккеем управляют «красные директора»
	Владимир Бережков. Жестокий роман с Системой

— Помимо анализа и ознакомления с делом чем еще заполнял время? Некоторые налегают на языки, занимаются спортом…

— У меня была самая главная задача: сохранить здоровье. Я понимал ответственность, которая на мне все равно остается и останется, что бы там ни случилось. Рано или поздно я все равно должен был бы выйти из тюрьмы. И вот каким бы я вышел — от этого зависело бы очень многое.

Мне нужно было воспитывать несовершеннолетних детей, мне нужно было, чтобы моя престарелая мама, другие родственники и друзья, которые за меня очень переживали, получили не кусок растения или мяса, за которым нужно ухаживать, а полноценного человека, который мог бы еще быть способным помогать им.

Если говорить о самом главном положительном моменте, который я получил из этого опыта: я понял, сколько у меня действительно настоящих друзей. Обычно говорят, что, когда человек попадает в тюрьму, он остается один на один со своей женой и адвокатом — в лучшем случае, а в худшем — только с адвокатом. Но когда я попал в тюрьму, то увидел, ощутил поддержку настоящих своих близких людей. Я стал офигенно ценить жену. Я понял, насколько она сильна и насколько сильно мы ценим наши чувства и отношения.

У Солженицына в его «В круге первом» Нержин сидел на свидании с женой, смотрел на нее и не видел в ней абсолютно никаких недостатков, потому что все недостатки перечеркивало только одно ее качество: верность. Это качество — действительно самое главное, которое вызывает ответные чувства. Моя любовь к моей жене просто стократно возросла. Точно так же к родственникам, близким, друзьям, которые постоянно меня поддерживали.

Так что главной задачей было сохранить здоровье, в том числе здоровье интеллектуальное. Поэтому я много читал. Прочитал практически всю литературу, написанную сидельцами: Солженицын, Шаламов, Гинзбург. Естественно, снова «Архипелаг ГУЛАГ», «Один день Ивана Денисовича» и т.д. И занимался спортом. Несмотря на то что в тюрьме занятия спортом не приветствуются, потому что в камере для них нет никаких условий, я старался ежедневно час-полтора заниматься физическими упражнениями.

— Писали, ты скинул 20 кило. Такие условия, или ты шел к этому сам?

— Чтобы выжить в тех условиях, нужно ставить цель, достижимую цель. Каждый день. Допустим, прочитать книжку, отжаться сто раз или присесть три серии по шестьсот. Когда ты ставишь такие задачи, возникает чувство выполненного долга, чувство того, что ты живешь не зря. Что день прошел не зря, ты его не просидел, не проспал напрасно, а что-то получил от него. Я не ставил себе цель похудеть, скинуть 20 килограммов. Произошло само собой. Отчасти нервы, конечно. На первом этапе особенно. Первые месяцы — это были сплошные нервы. Ты не можешь заснуть, постоянно на валерьянке или новопассите, пытаешься себя успокоить, но не можешь. В последние месяцы пребывания в СИЗО нервная нагрузка спала: наступила, видимо, уже такая натренированность организма, которая воспринимала все эти коллизии с определенной долей цинизма. Плюс физические упражнения. Ну и питание в тюрьме, понятно, ограничено, многие продукты просто недоступны. А наедаться хлебом большого смысла нет.

— Помимо круга друзей наверняка расширился и круг нерукопожатных.

— Разочарования, безусловно, были, и нерукопожатных людей в моем понимании и до 13 августа, и сегодня немало. Я вообще во многом переоценил свое отношение к людям и к жизни. Пришел к тому, что нужно больше прощать. Что человек слаб. Что человек нуждается в поддержке. Что человек сам по себе как существо нуждается в сострадании и воспитании, а злобой его не исправить. Злоба бессильна в этом плане. Поэтому я, честно говоря, не знаю еще, как буду встречаться и разговаривать с нерукопожатными людьми, но я точно знаю, что я им не буду мстить, что не буду предпринимать против них никаких действий, которые, скажем так, плохо бы повлияли на их здоровье, деловую и прочую репутацию.

— Будучи в «Динамо», ты сказал, что убил в себе журналиста. Он случайно не подал признаки жизни? Сегодня ты пришел на работу в восемь утра…

— Я пришел не на работу. Я пришел в свою семью. «Прессбол» — это моя семья. Фактически всех, кто там работает, я брал туда… Я причастен к ним. Мы обнимались практически с каждым из них: с молодыми, с пожилыми и т.д. Это мои близкие люди, там — мой дом. Мне сегодня предложили работать в «Прессболе», предложили вернуться в «Прессбол», причем в каких-то качествах… Естественно, исключено, что главным редактором. Просто исключено по определению. Во-первых, там есть хороший главный редактор. Во-вторых, в журналистику я уже не вернусь. В одну и ту же воду дважды не входят. Журналиста я в себе убил. Не знаю, убил ли я в себе писателя, потому что я, когда анализирую даже один день, 13 августа, прихожу к выводу, что можно написать роман. Думаю, это будет интересно…

Фото pressball.by

— …«Один день Владимира Петровича»…

— …«Один день Владимира Петровича — 13 августа», к примеру. Но готов ли я к этому? Очень сомневаюсь, что это будет интересно с точки зрения глубины. Не с точки зрения сегодняшнего дня, потому что это опять будет журналистика. Смогу ли выйти на другой уровень, не знаю. Поэтому, прежде чем браться за эту работу, я буду долго-долго размышлять, а еще — сопоставлять с теми мотивами, которые меня ожидают дальше. Может, у меня будет интересная работа. Как будет развиваться ситуация по моему делу.

Я вчера с большим огорчением прочитал в интернете, что суда не будет. Это неверная информация. Мое дело еще в стадии решения, нужно пройти определенный путь и выполнить определенные условия, чтобы дело могло разрешиться по существу и могло быть закрыто, чтобы суд действительно не состоялся. Это — цель, но к ней еще нужно прийти, выполнить ряд условий. А что может случиться завтра — как показывает ситуация, это непредсказуемо. Я уже понял, что нельзя ничего загадывать. Сегодня ты думаешь, что начнешь писать роман, а завтра, не знаю, отнимется рука, или лишишься половины мозга. Или тебя собьет машина шальная, придут люди, наденут наручники и скажут: возвращайся в СИЗО. Всё может быть.

— Ты уже не работник «Динамо», но формально остаешься заместителем председателя хоккейной федерации. Что будешь делать с этой должностью?

— Это не мне решать. Решает федерация коллегиально. Я в интернет еще не заходил, честно говоря, утратил навыки пользования интернетом и телефоном, пока успеваю только отвечать на звонки, общаться с людьми. Но мне сейчас сказали в «Прессболе», что вчера вышел какой-то добрый текст от федерации, что рады моему освобождению. Если это искренне написано, тогда, наверное, есть симптоматика хорошая в этом плане. Я этому очень рад.

— Не жалеешь, что два года назад ушел из газеты в «Динамо», сменил стезю?

— (Пауза.) Не жалею, потому что причины, по которым я ушел из журналистики, не сняты. Повторю: я не вернусь в журналистику, журналистом я уже не буду. Это точно. И я не жалею, что ушел. Что касается всего остального, что со мной произошло… Если бы у меня спросили сегодня, готов ли я променять 100 очков и девятое место в КХЛ на вот эти восемь месяцев, на все, что с тобой случилось, я бы сказал, что для меня сегодня ценно как одно, так и другое. Для меня был очень важен коллектив, который сложился вокруг меня в «Динамо». То, что за меня «вписались» хоккеисты (письмо на имя Лукашенко — Naviny.by), слова Алексея Калюжного (о нервозности тренерского штаба без Бережкова. — Naviny.by) — для меня это стоит очень дорого, я это очень ценю. Это говорит о том, что я действительно там проработал не зря. Я очень уважаю все эти поступки и мнения. Ради этого стоило трудиться. Эти 100 очков — тоже дай бог каждому. Тот сезон, который мы прошли в КХЛ, для меня очень важен, и я не готов его ни за что отдать.

То, что я сидел в тюрьме, конечно, доставило очень много горя и переживаний моим родным. По этой причине — да, это тяжело. Но что касается моей задницы, моего собственного восприятия, то в тюрьме я пришел к выводу, что моя задница для меня не столь важна. То есть я готов жертвовать физическим здоровьем ради чего-то большего. Ради духовных ценностей. Это банально, но это так. Потому что это действительно важнее во всех отношениях.

Где находится твоя ж…, в тепле или на железной шконке — понятно, что есть определенные неудобства, но это не так важно. В тюрьме и работает много хороших людей, и сидит очень много хороших людей. Ко мне относились в целом хорошо и с большим уважением. В том числе работники СИЗО и те, кто там находится.