Андрей Бондаренко: самым сложным в тюрьме было пережить предательство

В 2014 году руководителя правозащитной организации «Платформа» Андрея Бондаренко приговорили к трем годам заключения за хулиганство. Белорусские правозащитники не признали его политзаключенным. Большую часть срока он провел в одиночной камере.

В интервью Naviny.by Андрей Бондаренко рассказал, как его предала ближайшая соратница, почему он не согласен с выводами правозащитного центра «Весна»* по своему делу и какие порядки сейчас на зоне.

 

«Я не просил признавать меня политзаключенным»

— Андрей, как вы оцениваете приговор суда: это была провокация или все-таки хулиганство с вашей стороны имело место?

— Дело было полностью сфабриковано. Оно больше напоминает анекдотичную историю. Конечно, я укоряю себя за свое поведение и принес извинения женщинам, несмотря на очевидную провокационность их действий. Но осужден я не за моральный поступок, а за уголовно наказуемое деяние (подробнее о том, за что был осужден Бондаренко, читайте здесь). Никакого преступления я не совершал. И если сегодня не обращать внимания на подобные нарушения во время следствия и суда, завтра каждый из нас может оказаться хулиганом или наркоманом. Провокация на то и рассчитана, чтобы вынудить человека на какие-то поступки, заранее зная его слабые стороны.

— Если вы предполагали, что может быть провокация, зачем вы себя так повели?

— Повел себя как?

— Распустили руки. По третьему эпизоду вашего обвинения есть видео, где вы ногой ударили человека.

 

 

— Пункт первый — я никого не бил. Если вы говорите про видео, то за этот эпизод мне дали год лишения свободы. Учитывая амнистию, меня должны были выпустить в зале суда. Но итоговый приговор — четыре года. Кроме того, в интернете опубликован только фрагмент съемки из нашего двухчасового нахождения в РОВД.

Пункт второй — я не признал вину, поскольку признавать было нечего (во время суда журналисты сообщали, что Бондаренко признал вину, но не признал квалификацию своих действий. — ред.). Я вообще не прикасался к тем, кто дал против меня показания.

«Весна» потом заявила: не можем признать тебя политзаключенным, потому что ты совершил насильственные действия. Не надо меня признавать политзаключенным, я вас об этом не прошу! Всё, чего я от вас жду: ознакомьтесь с материалами уголовного дела и дайте правовую оценку. Но оказалось, что материалы дела никто не изучал, на суд никто не приходил.

Более того, когда на меня началось давление в Бобруйской колонии (начали навешивать статусы, пытались избить, давили психологически), я написал Ревяко: «Таня, мне нужен адвокат, родители вытянуть эти расходы не смогут, нужна помощь». Мне пришел ответ: «Ты сам знаешь, что тебе делать». После этого меня вызвал замначальника по оперативной работе и сказал: «Ну что, допрыгался? Всё, ты один, даже «Весна» от тебя отказалась».

 

«Я человек вспыльчивый, свое мнение защищаю»

— Давайте вернемся к еще одному эпизоду. Осенью 2013 года у вас произошел конфликт с таксистом при выезде из двора. Это правда, что вы разбили ему голову о капот? И как вам удалось заключить мировое соглашение?

— Это полный бред. Действительно, был эпизод, когда я не мог разъехаться с таксистом. Разговор пошел на повышенных тонах, водитель выскочил на меня с электрошокером. Когда приехали сотрудники ГАИ, зафиксировали всё, сказали: «Мы тебя, как мужики, понимаем, тоже бы набили ему морду». Таксист обратился в суд с заявлением частного характера. Но когда пришли свидетели и он понял, что для него это ничем хорошим не закончится, он обратился ко мне о примирении. И мы остались в нормальных отношениях.

Кстати, я после этого сразу пришел в офис «Весны», обо всем рассказал, потому что опасался, что это провокация. Никто мне не говорил, что в подобных ситуациях мы тебя защищать не будем. Беляцкий сказал: «Я бы избегал таких ситуаций». Ну, а я бы не избегал.

— Вы вспыльчивый человек?

— Да, я экспрессивный человек, свое мнение я защищаю. Но еще раз обращу внимание, что ни по одному эпизоду я первым к «потерпевшим» не подходил и не обращался.

— Насколько важен фактор алкоголя? По всем эпизодам установлено, что вы находились в опьянении.

— Во-первых, если бы этот фактор имел сильное влияние в моей жизни, то были бы и какие-то другие эпизоды. Но их, как известно, не было.

Во-вторых, 1,2 промилле соответствует двум или трем бутылкам пива, а эпизод с таксистом был попыткой прощупать почву. Поняв, что без алкоголя ничего у них ничего не выйдет, стали подбирать момент, когда Бондаренко будет выходить из кафе.

— Если бы вас все-таки признали политзаключенным, к вам было бы другое отношение в тюрьме?

— Я бы вышел на свободу в 2015 году, когда освободили всех политзаключенных. И, конечно же, ко мне бы по-другому относились в колонии. К политзаключенным относятся с осторожностью, потому что администрация не знает, какая политика будет завтра. Может, Лукашенко ратифицирует все факультативные протоколы, на зону приедут международные наблюдатели и всё увидят. Поэтому в отношениях с политзаключенным все идет по букве закона.

— Но если посмотреть, как отбывали наказание Статкевич, Дашкевич и другие политзаключенные, то у них тоже были ШИЗО и многочисленные ограничения, а некоторых перевели в тюрьму.

— К политзаключенному даже в ШИЗО относятся по-другому.

 

«Мне тогда понравилась ее активность и желание работать»

— Расскажите о своей бывшей коллеге Алене Красовской-Касперович. Как она оказалась в «Платформе» и как разошлись ваши пути?

— До ее показаний Следственный комитет не усматривал состава преступления в моих действиях. Думаю, это о многом говорит. Она понимала: чем больше будет дискредитирован Бондаренко, тем проще ей будет расправиться с «Платформой».

Как она оказалась в организации? В 2011 году, когда я был оправдан по первому приговору и создавал «Платформу», она вела форум в интернете и сама предложила сотрудничество. Мне тогда понравилась ее активность и желание работать. Позже я узнал, что она замужем за убийцей, с которым она познакомилась, работая медсестрой в колонии, и у которого был такой длинный список преступлений, что странно, как там до смертной казни не дошло. Но я ставил ее профессиональные качества выше, чем ее, мягко говоря, необычное семейное положение.

Читая ее показания во время ознакомления с материалами уголовного дела, мне сразу стало ясно, как она получала закрытую информацию. Например, нам было известно об аресте в Мозыре замначальника колонии за взятку.

— После того, как вы попали за решетку, «Платформа» получила доступ в колонии. Красовская-Касперович заявляла, что вы как-то пришли на прием к начальнику Департамента исполнения наказаний пьяным, поэтому с вами не хотели сотрудничать. Можете это прокомментировать?

— Если бы я пришел пьяным в ДИН, то меня бы, наверное, потом нашли в вытрезвителе… Оценку этой клевете будет давать суд, куда мы в ближайшее время направим соответствующие заявления.

Мы три года добивались доступа в колонии, и нам отказывали. А как только посадили Бондаренко и Жемчужного, то Красовской достаточно было сходить на прием к министру МВД и ей дали полный доступ в любую колонию. Кто-то верит в подобный наив? Лично я — нет.

«Платформа» во главе с Красовской-Касперович получила доступ в места лишения свободы, потому что Беларусь готовилась к грядущей «оттепели» и должна была представлять отчет в Совете ООН по правам человека. Нужно было показать, что исправительные учреждения открыты для правозащитников. Роль пенитенциарного дезинформатора выполнила Красовская, которая уже и не скрывала своего истинного лица и откровенно извращала информацию относительно происходящего в местах лишения свободы.

В конечном итоге ее «правозащитная» деятельность получила оценку в профессиональном сообществе. От нее все отвернулись.

 

«Администрация тюрьмы использует «завхозов», чтобы подавлять заключенных»

— В интервью Naviny.by ваша бывшая коллега отмечала, что ситуация в колониях изменилась. Сделали ремонты, заключенных не избивают. Вы с этим согласны?

— Через несколько дней после заявления Красовской в Витебском СИЗО избили учредителя «Платформы» Михаила Жемчужного, причем избили до сотрясения мозга прямо в кабинете начальника. А меня после избиения и навешивания криминальных статусов забросили в ШИЗО в Бобруйской колонии. Можете сами дать оценку словам Красовской, исходя из наших с Михаилом примеров.

Да, сотрудники колоний стали реже применять незаконную физическую силу. Но в последние годы в колониях управление заключенными происходит через так называемых «завхозов» — старших бригадиров отрядов. Это тоже заключенные, исполняющие роли внештатных оперативных сотрудников.

Каждое утро они ходят на планерку в оперчасть и получают ежедневные задания. «Завхозами» становятся физически сильные осужденные, готовые сотрудничать с администрацией. Они-то и вершат «правосудие» по согласованию с администрацией. А в случае чего — администрация в стороне, дерутся ведь зеки, а не администрация силу применяет.

Сама по себе схема управления имеет положительный момент, все-таки речь идет про спецконтингент. Но в нашей системе это превращается в ГУЛАГ — новоявленный криминалитет исполняет указания администрации.

Просто сейчас вместо криминалитета поставили «завхозов», и ничего, по сути, не поменялось. Только воровские понятия используются для подавления неугодных, как это и было в 30-е годы. «Завхоз» подходит к тебе и говорит: «Ты будешь отсажен». И никто ничего не может сделать, потому что это исходит от сотрудников администрации.

У «завхозов» более привилегированное положение: им разрешают больше посылок, свиданий, отпускают по УДО и они, конечно же, имеют авторитет. Ходят по зоне в гражданской одежде, занимаются в спортзалах, играют в бильярд. Конечно, эти ребята никогда не пойдут на то, чтобы отстаивать мнение заключенного. Их задача — подавлять.

Что касается условий содержания, то они меняются к лучшему. Но Красовская, как и ДИН, умалчивают, кто делает эти ремонты.

— Это правда, что сами осужденные сбрасываются деньгами, чтобы поменять окна в отряде?

— Конечно. Кто делает ремонты? Сами заключенные. За чей счет? За счет заключенных. Какую роль играет в этом Департамент? Разрешает это всё. Существует два способа содрать деньги. Первое — внесение денег на расчетный счет колонии. Второе — осужденные сбрасываются деньгами, обычно деньги им привозят родственники.

— Немного напоминает школу, когда родители сдают деньги на ремонт.

— Да, но в колонии объемы больше и условия жестче. В школе родитель может отказаться. Заключенный тоже может отказаться, но ему тогда говорят: «Ну, не делай, мы же тебя не можем заставить. Ты, правда, по УДО не выйдешь, и в ШИЗО мы тебя посадим, а так, конечно, право выбора у тебя есть».

— Какое настроение вообще у заключенных? Вероятно, они обсуждают ситуацию в стране.

— Два с половиной года я просидел в одиночке, поэтому общение с заключенными у меня было сильно ограничено, а вот общение с администрацией, наоборот, увеличено.

Я был приятно удивлен, как много в штате ИУ здравомыслящих людей. Они все понимают, настроены против власти, но не уходят в оппозицию, потому что не доверяют ей и боятся потерять работу. Я был удивлен, что многие открыто высказываются против политики действующей власти. Они устали, им надоело жить за копейки, под полным контролем, когда от них требуют много бесполезной и ненужной работы.

Большинство высказывается за то, чтобы Департамент исполнения наказаний не зависел от МВД, потому что большие начальники в министерстве не понимают, что на самом деле творится в колониях.

— Про сотрудников колоний разное говорят. Там много жестоких людей?

— Большинство — нормальные порядочные люди и хорошие профессионалы. Но хватает среди них и неуравновешенных, я бы даже сказал с садистскими наклонностями. Эти получают наслаждение, когда создают заключенному проблемы. Причем такой тип есть даже среди подполковников, то есть среди старшего офицерского состава. Некоторые настолько развращены бесконтрольностью и вседозволенностью, что открыто говорят: «Закон — это я. Что я скажу, то ты и будешь делать».

— Но кормили вас, как в ресторане, вы уже об этом знаете?

— Если речь идет о тюрьме № 4 Могилева, то хоть до ресторана там и далеко, но качество питания хорошее. Кормят, как в рабочей столовой. Бывало, что на второе приносят больше колбасы, чем каши. Рыбу нормальную давали. Конечно, питание несбалансированное. Но сотрудники объясняют: делаем, что можем, из того, что есть. Что им выделяют, из того и готовят. Но в целом я был приятно удивлен отношением к питанию в Могилеве.

 

«Я не хочу раскола среди правозащитников»

— На своей первой пресс-конференции вы заявили, что хотите объединить несколько правозащитных организаций, чтобы противостоять «Весне»…

— Нет, я с огромным уважением отношусь к «весновцам». Это флагман белорусской правозащиты. Единственный нюанс, который сегодня не устраивает многих: они слишком много взвалили на себя, в результате часто допускают ошибки и не успевают справиться со всеми делами.

— Но они отвечают, что никогда единолично решения не принимают. Косинерова политзаключенным признало девять организаций, не только «Весна».

— Давайте по пальцам разберем эти организации: Белорусский дом прав человека, президентом которого является Татьяна Ревяко, которая также входит в «Весну». «Документационный центр», возглавляемый Раисой Михайловской, не занимается анализом уголовных дел, это не их задача и у них нет на это штата. «Солидарность» — та же история. При этом есть ряд организаций и правозащитников, которые выключены из этого процесса: Олег Волчек, Михаил Пастухов, Игорь Рынкевич, Форум «Свабоду палітвязням Беларусі» и другие. Почему мнение одних правозащитников может игнорироваться другими?

— Раньше политики не могли между собой договориться, сейчас пришла очередь правозащитников? Вам не кажется, что все это выглядит как раскол?

— Я не хочу раскола. За два дня до своей пресс-конференции я позвонил Татьяне Ревяко и предупредил, что озвучу свою позицию, пригласил ее и Алеся Беляцкого, чтобы вместе обсудить возникшие разногласия. А их накопилось на сегодняшний день множество. В том числе и по моему делу, в котором коллеги допустили ряд непростительных ошибок. Но ответ последовал такой: «Заявляй всё, что хочешь. Наша позиция неизменна».

— Что было самым тяжелым для вас во время заключения?

— Не хочется возвращаться к «Весне», но, наверное, самым тяжелым была та ситуация, когда я остался один против системы.

— Вы расцениваете это как предательство?

— В первую очередь, предательство было со стороны Красовской-Касперович и Никиты Лиховида (еще один сотрудник «Платформы», бывший политзаключенный. — ред.). Действия «Весны» я рассматриваю, скорее, как недоработку, которая привела к моральному и физическому давлению на меня. Надеюсь, правозащитники вынесут из этого урок.

 

Фото Сергея Балая

 

* Правозащитный центр «Весна» действует с 1996 года, в 2003 году власти лишили организацию регистрации.