Алексей Карпюк и «литературоведы» из дальнебомбардировочной авиации

90 лет назад в западнобелорусской деревне Страшево в крестьянской семье родился Алексей Карпюк — партизан и фронтовик, писатель, секретарь Гродненской областной организации СП БССР, автор получивших читательское признание романов «Корни», «Вершалинский рай» и многих других произведений, друг и соратник Василя Быкова. (Юбилейная фотолетопись Алексея Никифоровича Карпюка (1920–1992) представлена сегодня на гродненском общественном интернет-сайте harodnia.com.)

 

 

Алексей Карпюк. Иллюстрация к очерку Виктора Саяпина «О Васильке и Карпюке».

Посвященная Карпюку персональная статья в Беларускай Вікіпедыі содержит в конце, как это принято в солидных изданиях, раздел Крыніцы (источники). В этом перечне названы 6 публикаций о жизни и творчестве Алексея Карпюка, а самой первой указана статья Василя Быкова «В железной раковине» (Литературная газета. № 14, 04.06.1990).

Вторым в списке печатных источников значится вот что: «Леденев Я. Истина дороже всего // Политический собеседник. 1990, № 10».

Кто такой Леденев? Почему его клеветническая статья из «Политсобеседника» сегодня удостаивается подобной чести? Скажу то, что думаю: это не крыніца, а смрадный слив из древнего партийно-гэбэшного досье на Алексея Карпюка.

Двадцать лет назад мне пришлось познакомиться с Леденевым и могу сообщить: к белорусской литературе, к истории Принеманского края он имел примерно такое же отношение, как клерк областного УКГБ, который в советскую эпоху вел оперативно-наблюдательные дела Василя Быкова, Алексея Карпюка, Бориса Клейна и других гродненских вольнодумцев.

Я не скрываю своих личных пристрастий к участникам той давней истории. В конце сороковых мой дед Петр Федорович Крапивин, ветеран войны, преподавал студенту Алексею Карпюку языковые дисциплины в Гродненском педагогическом институте. А в 1991 году, продолжая некоторым образом семейную традицию, я счел нужным выступить в роли общественного защитника Алексея Карпюка (было нас несколько таких добровольцев из среды литераторов и ученых) и вместе с писателем прошел коридоры судебной власти. В моих блокнотах были заготовлены тезисы выступлений в инстанциях, затем эти наброски легли в основу судебного очерка «В пуху и перьях вернулись охотники с облавы на писателя Алексея Карпюка» («Народная газета». 27.06.1991)

Полагаю, что записки двадцатилетней давности покажутся небезынтересными современному читателю…

РЕШЕНИЕ: Именем Белорусской Советской Социалистической Республики. Судебная коллегия по гражданским делам Гродненского областного суда, рассмотрев при открытом судебном заседании в г. Гродно гражданское дело по иску Карпюка Алексея Никифоровича к Леденеву Якову Сергеевичу и редакции журнала «Политический собеседник» о защите чести и достоинства, установила…

Установила она вот что. Десятый номер журнала «Политический собеседник» за 1990 год содержал статью Я.Леденева «Истина дороже всего», направленную против известного писателя Алексея Карпюка — предвоенного активиста подпольного Коммунистического союза молодежи Западной Белоруссии, дважды раненного партизана и фронтовика, орденоносца.

Начало у этой истории давнее. Читатель, следящий за литературно-общественной жизнью республики о ней знает, и, думается, нам незачем «тиражировать» смрад наветов в адрес А.Карпюка. Для менее информированных сделаем ссылку на статью Василя Быкова «В железной раковине», опубликованную «Литературной газетой» 4 июня 1990 года, в которой народный писатель отвел различные измышления в адрес собрата по перу — в том числе и со стороны «Политического собеседника». Вот эта статья В.Быкова и послужила поводом для журнала ЦК КПБ начать новый виток травли А.Карпюка.

 

 

 

 

Алексей Карпюк и Василь Быков. Иллюстрация к очерку Виктора Саяпина «О Васильке и Карпюке».

Терпение писателя лопнуло, и после лживой публикации в «Политическом собеседнике» гражданин своей страны Алексей Никифорович Карпюк сделал то, что в правовом государстве делает всякий человек, если его публично оклеветали, — подал в суд.

Quo prodest? Используя язык классической юриспруденции, зададимся прежде всего вопросом «кому выгодно?» — кто заинтересован в шельмовании человека, без преувеличения сказать, олицетворяющего народную боль и совесть Принеманского края? Прочтите хотя бы этот отрывок из карпюковской документально-публицистической повести «Хроніка майго пакалення», и многое станет ясно:

«Мне даводзілася камандаваць атрадам толькі 100 дзён і то перад самым прыходам Чырвонай Арміі, але нават я заўважыў розніцу ў паводзінах партызанскіх груп — мясцовых і ўсходніх.

Калі сядзелі мы, бывала, у засадзе і на фурманках ехалі карнікі, стральбы не адкрывалі. Карнікаў прапускалі — бераглі мужыкоў, якія кіравалі коньмі.

І міны пад поезд закладвалі так, каб не трапіў на іх, барані Божа, пасажырскі, якім мясцовыя цёткі вазілі ў Беласток яйкі ды курэй на продаж…

Не памятаю, каб хоць адзін з атрадаў, што арганізаваліся пад Мінскам ды перабраліся на Прынёманшчыну, трымаўся нашай тактыкі. Затое і сёння стаіць у вушах іхні дэвіз, які уражваў сваёй антыгуманнасцю: лепш няхай загіне дзесяць невінаватых, чым выпусціць з засады аднаго гітлераўца.

А ўзарваць поезд для такіх — раз плюнуць. Калі хуткасць яго мала большая, чым у пешахода, выбух вырываў у рэйцы кавалак у 70 сантыметраў сталі (стандарт, правераны не раз на практыцы), а толку — ніякага. Бо машыніст адразу дасць экстраны тормаз. Дамкратамі вагон падымуць, і рэйку спецыяльная брыгада за гадзіну заменіць.

Цэленькі нямецкі поезд неўзабаве далей ідзе па сваім маршруце, а ў партызанскі штаб тым часам ляціць рэляцыя, што на такім-та адрэзку пуці ў столькі-та гадзін і мінут такім-та атрадам знішчаны нямецкі таварняк, напрыклад, з 47 танкамі.

Намеснік камандзіра па камсамолу паралельна сігналізаваў у штаб пра гэты самы выпадак па сваёй лініі…

Ой, сабраць бы ўсе тыя рэляцыі, суміраваць знішчаныя гэтак танкі, самалёты, вагоны і цягнікі праціўніка…» (Цитируется по публикации в № 10 журнала «Полымя» за 1990 г. Ранее отрывки повести печатались в «Гродненской правде».)

Невыгоден, неудобен был Карпюк прежде всего тем людям, которые когда-то поделили в своем кругу награды и чины, и тем, кто хотел бы всю западнобелорусскую историю переписать, перекроить по-своему. Но писатель видел и знает правду, потому что история Принеманского края последних семи десятилетий — его история. И писатель эту правду — будь то 1939 год, война, коллективизация, репрессии против трудового крестьянства, «художества» партократов — говорил вслух.

Тогда в ход пускалась клевета против него самого…

Все инсинуации из последней статьи в «Политическом собеседнике» вряд ли стоит перечислять — достаточно указать, что суд признал их несостоятельными, просто лживыми. Но на одном «пункте» все же остановлюсь, потому что он служит своеобразным индикатором личности тех, кто еще с незапамятных времен пытался «шить дело» на Карпюка, довольно точно характеризует уровень и способ мышления «обвинителей».

Итак, автор статьи делает ужасающее разоблачение: оказывается, после того, как в 1943 году Карпюк был брошен в концлагерь Штутгоф, близ Данцига, он там несколько раз получал из дому продовольственные посылки и денежные переводы. Взяв на себя функции эксперта по части пенитенциарной системы нацистской Германии, бывший авиатор Я.Леденев указывает, что во всех концентрационных лагерях заключенные посылок не получали, и далее разражается таким пассажем: «С чего это немцы сделали Карпюку столь редкое исключение?.. Трудно сказать…» Не слишком сведущий читатель подводится к мысли: Карпюк сотрудничал с фашистами…

— Ну, сколько можно! — восклицают люди, знающие, в чем тут дело. — Сколько раз можно «расчинать» старую посылочную историю, которая во времена, когда Карпюка пытались исключить из КПСС, не выдержала самой серьезной проверки.

Но, похоже, придется еще раз сообщить читателям: тому уже, наверное, два десятилетия, как по просьбе советской стороны органы госбезопасности Польской народной республики (их нынче характеризуют как службу еще более ретивую, чем КГБ, по части охоты на инакомыслящих) проверили все обстоятельства нахождения Карпюка в концлагере Штутгоф. И выяснили: с фашистами никоим образом не сотрудничал, хотя посылки и переводы действительно получал. Непостижимо?

Непостижимо такое для человека с психологией гулаговского вертухая, который немца-фашиста в натуре не видел и который привык все мерить на свой аршин. Но не для того, кто знаком с порядками в рейхе не понаслышке, а испытал их на собственной шкуре. Порядки были, к примеру, следующие.

Это у нас физическое истребление людей камуфлировалось пресловутым «десять лет без права переписки», а в Германии семья казненного получала аккуратную картонную коробку с пеплом. При ней — справка об исполнении приговора и счет за «услуги» палача и газ, израсходованный на кремацию трупа. Ordnung — порядок! Мне рассказывала бывшая малолетняя узница концлагеря в Саарбрюкене: у детей выкачивали кровь и в то же время устраивали им рождественские елки. Странным может показаться и такой факт: людей с оккупированных территорий угоняли в Германию, морили их там голодом, калечили непосильной работой, но тем не менее этим людям разрешалось отправлять письма на родину. Много ли у нас приходило писем из Магадана и Воркуты? Именно подобием цивилизованности внешних форм и был страшен фашизм.

Так вот: в находившемся на территории рейха концлагере Штутгоф и других ему подобных все заключенные, что подтверждено документально, имели право получать продовольственные посылки, а денежные переводы в их адрес зачислялись на личные счета. Это был не просто «орднунг», это была своеобразная логика: заключенный, съевший дополнительный сухарь, был физически в состоянии переместить дополнительное количество грунта или наколоть дополнительное количество щебня. И, главное-то, посылки-то шли не «из» рейха, а «в».

Вот от такого-то лагерного «благоденствия» и бежал Карпюк из Штутгофа, добрался до своих, вновь начал партизанить. А затем влился в ряды наступающей Красной Армии, с боями прошел по Германии, получил тяжелейшее ранение. Одного легкого у этого человека сегодня, по сути, нет, серию мучительных операций по извлечению осколков он перенес еще в течение нескольких лет после войны.

Конечно, счастье Карпюка, что тогда он не попался какому-нибудь узколобому особисту, чей «фронт» проходил в камере допросов фильтрационного лагеря для бывших советских военнопленных и который обязан был регулярно выдавать норму «предателей» и «пособников». Но особисты по призванию — из доморощенного гродненского идеологического «актива» — все последующие мирные годы будут пробовать уязвить писателя. Не с той стороны, так с другой.

Наветы чем абсурднее, тем наглее. Разбираясь во всей той дряни, которую вешали на Карпюка, я вдруг поймал себя на одном воспоминании-ассоциации. В пиковый год травли академика Андрея Сахарова мне случилось оказаться в «красном уголке» провинциальной фабрички, где райкомовский лектор проводил беседу о положении в стране. Бойкий выступающий, этакий свой парень, доверительно сообщил женщинам-работницам: «Скажу вам, товарищи, по секрету, это пока не для разглашения: есть информация о том, что Сахаров на самом деле не Сахаров, а Цукерман». Помню, как восторженно-жутко прошелестело по рядам: «Цукерман… Цукерман… Вот, в чем дело…» (Но если бы даже и оказался потомственный русский интеллигент Сахаров Цукерманом, то что из того?) Вот так же и с Карпюком.

Чего стоят обвинения в «кулацком» происхождении! Действительно, в 1939 году после освобождения Западной Белоруссии у его отца Никифора выявили излишек — по колхозным меркам Советской России 1929 года — земельного надела: несколько гектаров неудобицы и болота. Только вот непонятно, с какой это стати «кулак» Никифор Карпюк состоял в рядах КПЗБ, сидел при поляках в тюрьме за участие в забастовке, а затем в годы войны, как и сын, партизанил против немцев.

В зале судебного заседания я встретился с доцентом Гродненского государственного университета, преподавателем общественных наук Гургеном Амирхановичем Мартиросовым — человеком, накрепко связавшим свою судьбу с Белоруссией. Вехи его боевой биографии схожи с карпюковскими, хотя и расставлены в ином порядке: сначала фронт, а уже затем плен, концлагерь, побег, партизанский отряд. Ученый поделился своими мыслями об этом «деле»:

— Автор статьи в «Политсобеседнике» Леденев указывает, что идейные позиции писателя вызывают бурю возмущения ветеранов. КАКИХ ветеранов? Я имею честь принадлежать к этой когорте, но никаких других чувств, кроме уважения к Карпюку, не испытываю. Узнал Алексея Никифоровича, когда тот еще был послевоенным студентом Гродненского пединститута, и вот уже много лет заинтересованно наблюдаю за его литературной и общественной деятельностью, радуюсь творческим успехам. На моей книжной полке — произведения Карпюка, начиная с ранней повести «У адным інстытуце» и кончая вышедшим недавно в свет романом «Карані». А между ними — «Дзве сосны», «Святая раба», «Мая Гродзеншчына», «След на зямлі», «Данута», «Пушчанская адысея», «Вершалінскі рай» и многие другие. Эти произведения составляют художественную летопись Принеманского края. Непростая она. И соль, пот и кровь западнобелорусской земли — это соль, пот и кровь крестьянского сына Алексея Карпюка. Ан нет, досужие охотники за ведьмами копаются в биографии писателя, собирают домыслы в духе господствовавшей когда-то тотальной подозрительности. Стыдно!

Переход на личности — неблагодарное дело. Но я не имел права не встретиться с автором статьи в «Политсобеседнике» Я.Леденевым. Кто он? Судя по написанному, знает этот человек об Алексее Карпюке очень много. Так много, словно в тридцатые годы бывал в его родительской хате, словно обитал с Алексеем в одном лагерном бараке, ходил вместе с ним на партизанские операции — всюду следовал незримой тенью.

В коридоре здания суда Яков Сергеевич Леденев, высокий худощавый мужчина, довольно охотно начал рассказывать о себе. Родом с Украины, почти ровесник Карпюка. Подполковник в отставке, ветеран войны, служил в дальнебомбардировочной авиации. О своей нынешней общественной деятельности сообщил так: секретарь партийной организации одного из гродненских ЖЭСов, член совета городского клуба ветеранов КПСС, ветеран лекционно-пропагандистской работы.

Я собирался задать Леденеву главный вопрос, однако участников процесса пригласили в зал на оглашение решения суда. Оно было следующим:

«Признать несоответствующими действительности, оскорбляющими честь и достоинство Карпюка А.Н. сведения, содержащиеся в статье Леденева Я.С. «Истина дороже всего», обязав редакцию журнала в месячный срок опубликовать опровержение таких сведений. Взыскать в пользу Карпюка А.Н. возмещение морального вреда: с редакции журнала «Политический собеседник» — 500 рублей; с Леденева Я.С. — 50 рублей».

(Здесь необходимо пояснение. Алексей Карпюк в исковом заявлении просил о символической компенсации в размере одного рубля. Но, видимо, суд подошел к делу и с практических позиций, решив, что писатель потерял свое рабочее время в ходе оформления доказательств.)

Не выходит у меня из памяти то, как, обращаясь к судьям, Леденев страстно напирал на то, что в отношении публицистики Карпюка было решение Гродненского обкома КПБ. В его голосе звучало искреннее недоумение: разве после такого решения могут быть у суда какие-то сомнения? И когда председательствующий призывал ответчика оперировать лишь юридически значимыми фактами, то Леденев срывался на раздраженный крик…

После оглашения приговора я вновь попытался спросить Леденева о главном. Если он, бывший военный авиатор, а ныне активист ветеранского движения в КПСС, не являлся свидетелем того, о чем писал в своей статье, то откуда у него столь насыщенная информация о Карпюке? Вытянутое костистое лицо Леденева застыло: «Я пользовался партийными документами. Больше ни на какие вопросы отвечать не буду».

Солдат партии… Пусть так. Но вдруг почудилось мне, что вижу перед собой члена некоего средневекового тайного ордена.

Не мое дело судить этого старого человека. В чем-то Леденева даже жаль. Его «зарядили», вывели на «цель», дали команду «отбомбиться», а потом вдруг оказалось, что возвращаться уже и некуда — базы нет. Старого заслуженного человека (а воинские заслуги ставить под сомнение не будем) разыграли, как последнюю пешку, и бросили.

В каких-то укромных сейфах лежат до сих пор заплесневелые папки с «ориентировками» и «объективками», «сигналами» и «информациями». Когда-то эти бумажки любовно накапливались и систематизировались чиновниками от идеологии (и не только идеологии), когда-то эти папочки давали реальную власть над людьми. Звучало грозно-сакраментальное «есть мнение», и неугодный человек уничтожался — морально, социально и даже физически.

«Облава» — так называется одна из повестей Василя Быкова. В этом произведении белорусский крестьянин, бежавший от ужасов сталинских депортаций, попадает в кольцо преследователей и гибнет. Облава затевалась и на крестьянского сына, белорусского народного интеллигента, гражданина и патриота Алексея Никифоровича Карпюка. Уже двинулись привычно загонщики, уже щелкнули взводимые курки… Но случилось непредвиденное: вместо того, чтобы побежать, забиться в чащу, объект охоты сам вдруг вышел навстречу преследователям и обратил против них единственно возможное оружие — Закон. И тогда оказалось, что в зарядах у охотников одна лишь смердящая труха.

Главный итог этого гражданского процесса — то, что, быть может, впервые за обозримую историю Беларуси вот так позорно не сработало пресловутое «есть мнение». Получился лишь громкий «пук». Кончилась эпоха «мнений», пришло время истинного Правосудия. Хотелось бы думать — навсегда.

Резюме 1991 года. 24 июня коллегия по гражданским делам Верховного суда БССР рассмотрела в кассационном порядке решение Гродненского областного суда. После обстоятельного разбирательства с затребованием архивных материалов решение областного суда оставлено в силе. Найдутся ли еще охотники устраивать облавы на кого бы то ни было?..

Резюме 2010 года. Удивительные были в Беларуси времена, когда оклеветанный в печати гражданин просил суд вынести решение о символической компенсации в размере одного рубля. Благородство… Сегодня подобным не занимаются. Сегодня, если средства массовой информации задевают кого-либо из госчиновников, то нередко вчиняются судебные иски на многие миллионы рублей — так, чтобы разорить оппонента, фактически уничтожить его. Времена…