Минск молодости нашей. Прогулка вокруг площади Свободы

15 января 1945 года Игорь Рудометов приехал с родителями в освобожденный от немцев Минск из далекого Хабаровска. Было Игорю тогда всего шесть лет. С тех пор Минск стал для него родным городом, хотя довелось ему побывать и работать во многих странах Европы, Азии и Америки.

В Минске учился, здесь женился, здесь сложилась его непростая и интересная биография ныне одного из старейших телевизионных журналистов-документалистов — заслуженного деятеля культуры, лауреата Госпремиии Беларуси, автора и режиссера почти ста фильмов.

Вместе с Игорем Рудометовым Naviny.by прогулялись по памятным для него уголкам белорусской столицы.

 

Город из руин

— Из Хабаровска в Минск мы ехали поездом две недели. Я знал, что едем мы не просто в большой город, а в столицу Беларуси. Приехали рано утром, еще темно было, — рассказывает Игорь Александрович. — Выходим из вагона, а ни вокзала, ни Минска практически нет. Кругом одни развалины.

Отец пошел звонить по месту новой для него службы. В это время на приехавших напали из развалин какие-то бандюги: вырывали у людей сумки, чемоданы. Мама меня повалила на землю, прямо на рельсы и закрыла собой. Началась стрельба… Вот так и запомнился мне приезд в Минск.

За нами приехали на американском «студебеккере» (раньше я такой машины не видел) и отвезли к дому по улице Интернациональная, 16. Здесь, как я узнал потом, размещались трибунал и прокуратура Белорусского военного округа. Здесь нашей семье предстояло жить восемь лет. В то время многие люди где работали, там и жили.

На фронтоне указана дата постройки этого дома — 1913 год. Здесь, в этом здании, рассматривались дела плененных в Беларуси высших фашистских офицеров, которые тогда содержались в Красном Урочище — в лагере за колючей проволокой в районе нынешнего автозавода. Судили их впоследствии принародно в окружном Доме офицеров. Приговоренных к высшей мере наказания так же прилюдно повесили в районе так называемых Татарских огородов. Тысячи минчан, сам это видел, смяли оцепление сотрудников госбезопасности и лупили палками повешенных. Так было.

Как было и то, что несколько тысяч пленных отстраивали центральные улицы Минска, жили в бараках Красного Урочища, имея там в своем распоряжении — ни много, ни мало — футбольное поле, волейбольные площадки, огромные качели, духовой оркестр. И это все после тех ужасов, которые они принесли в годы войны на нашу землю.

Мы, мальчишки, видели этих немцев во дворе нашего дома, когда их привозили из Красного Урочища на допросы в Минск. Внешне, казалось нам, это были обычные люди, только что в «гансовской» немецкой форме без погон и орденов. Но дети нашего двора, которые пережили оккупацию, первое время боялись их даже арестованных.

Среди пленных была женщина-летчица. Говорили, что графиня. Она, помню, ходила в кожаны брюках галифе. Ее амнистировали по просьбе германского канцлера Адэнауэра и (после его визита в Москву) отправили в Германию.

 

Главное из искусств

— Когда мы приехали в Минск, то на месте нынешнего кинотеатра «Победа» были порушенные стены и горы кирпича. Мы, мальчишки, любили там лазить и «играть в войну», как тогда говорили. Но однажды главным для нас стало другое: случайно мы нашли лазейку в засыпанную подвальную комнату, где оказалось полным-полно разной посуды, вилок, ложек, ножей. В те трудные годы это было равнозначно найденному кладу.

Минчане, пережившие оккупацию, рассказывали, что на том месте при немцах был «солдатем-хейм» — солдатский клуб, который взорвали подпольщики. Вот мы и нашли его, видимо, хозяйственную комнату.

До войны там был клуб пищевиков. А еще раньше те стены принадлежали сперва католическому, а затем православному монастырю. Последнее мне стало известно потом, когда уже работал на телевидении.

«Победа» — первый минский кинотеатр, построенный после войны, а именно в 1950-м году. К новому проекту имел отношение известный архитектор Иосиф Лангбард.

В то время это был единственный кинотеатр, в котором показывали широкоформатные фильмы. Во дворе, между «Победой» и 42-й школой, долгие годы работал летний кинотеатр, возле которого был фонтан. Теперь там строят многофункциональный комплекс Федерации горнолыжного спорта и сноуборда Беларуси.

— В начале 50-х я знал в Минске три кинотеатра: «Первый», «Победа» и «Родина» (он же потом «Новости дня»). Последний находился по адресу Революционная, 2. Еще одно его название — «Кинотеатр повторного фильма». А напротив, в доме № 3, размещался тогдашний радиокомитет.

Оба здания с богатой историей. Революционная, 2 — первый адрес Института белорусской культуры, на Революционной, 3 когда-то была резиденция минского вице-губернатора.

— В кинотеатрах тогда показывали немало хроники и трофейных фильмов. Например, «Знак Зорро» и сногсшибательный «Тарзан» с обезьяной Чита. Именно тогда наше поколение узнало многих иностранных кинозвезд, именно там (по «не нашим» фильмам) мы приобщились к западной эстрадной музыке.

 

Мальчишки играли в войну

— У мальчишек моего поколения были очень простые забавы (игрушек-то практически у нас не было) — мы дрались, ходили войной «дом на дом». То есть понарошку делали то, что на фронте, по-взрослому, делали наши родители.

Тогда по Интернациональной трамвай курсировал, и мы придумали вот какое развлечение: напротив кинотеатра «Победа» клали на рельсы пистоны, которые громко «стреляли», когда по ним прокатывались колеса трамвайного вагона. Это называлось у нас «рельсовой войной». Однажды во время такого обстрела меня поймал водитель трамвая и, как говорится, провел над моим ухом профилактическую работу. Больно было, но пацаны меня за это зауважали.

— А еще почти каждый мальчишка моего поколения был обладателем настоящего оружия, в почете были пистолеты. Особенно хромированные женские. У меня, пацана, тоже был одно время советский пистолет марки ТТ — большой и тяжелый, который я нашел в развалинах. Но комендант трибунала его однажды увидел и «арестовал» предмет моей гордости. А отец дал мне за тот ТТ хорошую взбучку. Потому что такое оружие в руках детей иногда и стреляло.

Да, и после освобождения Беларуси и даже после Победы война продолжала забирать жизни. Взрослые умирали от ран, дети — из-за своей любознательности. Примеров тому было много. Страшная трагедия с мальчишками соседнего двора случилась в сорок восьмом году на площади Свободы, прямо у тогдашнего здания консерватории.

В 1930-е годы белорусская консерватория находилась на улице Кирова. А после войны, пока в 1958 году не построили всем ныне известное здание на Интернациональной, 30, музыканты учились в двух помещениях тоже по Интернациональной. Одно из них, о котором пойдет речь, находилось напротив нынешнего ресторана «Гранд кафе» (ранее этот ресторан назывался «Заря», «Потсдам» и «Криница»).

Второе помещение консерватории находилось в легендарном здании Минского городского театра. До 1984 года оно соседствовало с нынешней Академией музыки. В этом здании в 1852 году была поставлена первая белорусская комедийная опера «Сельская iдылiя» Станислава Монюшко и драматурга Винцента Дунина-Марцинкевича.

К слову, Монюшко жил совсем недалеко от театра, в доме № 3 по нынешней улице Энгельса.

— Но вернемся в сорок восьмой год — к трагедии возле здания тогдашней консерватории. Однажды под окнами кабинета ректора консерватории Анатолия Богатырева мальчишки разбирали пехотную мину, найденную в развалинах. Завершилось это трагически: несколько ребят погибли, выжил только один пацан. Осколок застрял у него в шее возле сонной артерии. Пацан этот стал знаменитым среди сверстников тем, что голос у него стал как у популярного те годы негритянского певца Поля Робсона. Нажимал пальцем на осколок и говорил мальчонка басом. А то, что окна в кабинете Богатырева разлетелись на куски, быстро забылось. К счастью, композитора во время взрыва в кабинете не было.

 

Школа для «непростых» детей

— В первый класс я пошел в сентябре сорок пятого — в школу № 30. В то время школа находилась в большом зеленом дворе между домами на улице Революционной и Немигой.

Я вообще был тогда важный малый — даже при учителях в школе курил папиросы. Внешне похожие на «Беломор», но лечебные — от приступов бронхиальной астмы, которая прихватила меня на десять с лишним лет после сурового хабаровского климата в даже зимой сыром белорусском. Многие мальчишки моего поколения, правда, курили по-настоящему и чуть ли не с дошкольного возраста. Такое было время.

А в 6-й класс я перешел в 42-ю школу. Во-первых, примечательную тем, что это была мужская школа. Девчонок к нам стали принимать только в пятьдесят третьем году. А во-вторых, в ней учились дети, скажем так, больших начальников.

Тогда еще в Минске не построили «пыжиковый район», так что многие партийно-хозяйственные боссы жили здесь же, неподалеку — в и поныне сохранившихся домах возле Красного костела. Например, семья тогдашнего министра иностранных дел БССР Киселева. В этом доме, кстати сказать, белорусские чекисты во главе с Иосифом Опанским арестовали руководителя Боевой организации партии эсэров Бориса Савинкова, обманным путем приглашенного из-за границы в Минск — якобы на нелегальный антисоветский съезд.

В 42-й школе в шестидесятые годы в одном классе учились дети тогдашних руководителей БССР Петра Машерова, Федора Сурганова, Кузьмы Киселева — Наталья, Женя и Василий. Я со всеми хорошо знаком, так как в одном классе с ними учился и мой младший брат Олег.

Среди выпускников 42-й школы («непромокаемой», как мы ее называли) был и будущий лауреат Нобелевской премии Жорес Алферов, с которым судьба свела меня через почти полвека после описываемых здесь событий. Я снимал о нем фильм, в котором рассказал о Жоресе Ивановиче и об отце этого известного ученого — нашем земляке, одном из первых командиров Красной Армии Иване Алферове. Он-то, по тогдашней традиции большевиков, и назвал сына Жоресом — в честь Жана Жореса — деятеля французского социалистического движения, убитого националистами накануне начала Первой мировой войны. А ведь фильма этого, да и самого Нобелевского лауреата Алферова могло и не быть…

 

Безвинные жертвы

— Да, 3 января 1946 года будущий Нобелевский лауреат, а тогда просто выпускник сорок второй минской школы чудом остался жив.

Эта дата, с одной стороны, хорошо известна минчанам, с другой — покрыта мраком. На первый послевоенный новогодний вечер, который организовали в клубе МГБ на площади Свободы, пригласили лучшую столичную молодежь: отличников учебы, детей номенклатуры.

Среди приглашенных был и Жорес. В какой-то момент он с небольшой компанией вышел втихаря покурить, а когда курильщики захотели вернуться, то все двери оказались запертыми на ключ. Кто и почему это сделал — неизвестно.

По словам Алферова, через несколько минут начался пожар, а потом люди начали выпрыгивать из окон, спускаться по водосточной трубе. Помню, что весь город видел пожар.

А утром все взрослые и дети пришли в скверик. Родители пытались опознать своих детей в обгоревших трупах... На брусчатке снег был перемешан с кровью — это было страшно. Правда, все было оцеплено охраной, и видели мы это издали. Погибла во время пожара и девочка из нашего двора — Галя Левакова, которая с медалью окончила школу. Погибшие похоронены на Военном кладбище в Минске.

Пройти на бал-маскарад в тот день можно было только по пригласительным, и проверяли их не тетеньки-контролеры, а военные. В годы оккупации в этом здании размещалось гестапо. Захватчики не успели вывезти свои архивы, а оставшиеся в Беларуси коллаборационисты, естественно, за ними охотились. В подвале здания были камеры, в которых содержались пленные немцы. И получилось так, что во время пожара спасали архивы, а не людей… Причина трагедии до сих пор неизвестна, однако наиболее вероятная версия — поджог. Но кто это сделал?

Игорь Рудометов говорит, что елку украшали среди прочих и пленные немцы, изготавливая игрушки из подручных средств, в том числе из ваты. Была у немцев возможность оставить «сюрприз»? Наверное, была. Чаще всего озвучивают версию, что поджог устроили те, кто хотел уничтожить архивы. И это очень серьезный мотив.

Известно, что уже 4 января состоялось заседание бюро ЦК КП(б)Б, на котором прошел разбор полетов, партийные и комсомольские функционеры получили выговоры, кто-то и должности лишился. А вот информация о расследовании пожара до сих пор не обнародована.

 

Минск было запрещено фотографировать

Работая на телевидении, создавая разные программы, документальные фильмы, Игорь Рудометов не один раз обращался к событиям на площади Свободы. Во время Первой мировой войны, революции, советско-польской войны и немецко-фашистской оккупации все значимые общественно-политические мероприятия, в том числе и парады захватчиков, проводились здесь.

Многие минчане наверняка помнят, что именно в сквере на площади Свободы была постоянно действующая выставка-продажа картин белорусских художников.

— В детстве я любил рисовать. А в послевоенном Минске замечательный художник и педагог Сергей Петрович Катков руководил изостудией столичного Дворца пионеров и школьников. Я пошел к нему заниматься. Он говорил нам, детям: «Может, вы и не станете профессиональными художниками, но в жизни все может пригодиться».

Среди тогдашних учеников Сергея Каткова — народные художники Беларуси Май Данциг, Владимир Стельмашонок, Владимир Товстик, заслуженные деятели искусств Василий Сумарев, Нинель Счастная, Зоя Литвинова, Светлана Каткова, заслуженный архитектор Беларуси, лауреат Ленинской премии Леонид Левин и многие другие.

— Дворец пионеров и школьников был в здании на Кирова. 16. Теперь там Национальный центр художественного творчества детей и молодежи. А рядом, тогда и теперь, на Энгельса, 26 — ТЮЗ. Здание театра пострадало в годы войны и на наших глазах восстанавливалось, а мы это рисовали.

Минский ТЮЗ открылся в 1931 году, и это был один из последних в СССР детских театров, а первые такие театры создавались в 1920-21 годах. В июне 1941-го труппа ТЮЗа не успела эвакуироваться из города, во время оккупации, при немцах, многие актеры продолжили работать в театре, за что и поплатились после Победы. Снова в Минске ТЮЗ открыли лишь в 1956 году, но лет примерно на сорок официально довоенную историю театра «забыли».

Но вернемся к воспоминаниям Игоря Рудометова.

— Однажды мы попали в переплет. Разрушенный Минск было запрещено фотографировать без особого разрешения. А мы, дети, ходили с мольбертами и рисовали его. На нас особо внимания не обращали. Как оказалось, до поры до времени. Однажды я, Виля Козлов — он потом стал главным художником Белорусского телевидения, и Борис Заборов получили задание от Сергея Петровича нарисовать первые стройки на Советской улице — так с 1944 по1952 год назывался нынешний проспект Независимости. И вот зарисовываем мы ГУМ, а его, как многие другие здания в то время, строили и пленные немцы. Вдруг к нам подбегает милиционер, хватает детей за шиворот — что вы, мол, тут снимаете планы. Но как-то мы его смогли убедить, что учимся в изостудии и просто рисуем, как восстанавливается город.

Кстати говоря, один мой рисунок тех давних лет сохранился. Это здание четвертой школы. Рисунок понравился Сергею Каткову и был отправлен на Всесоюзную выставку детского творчества в Москву, где был отмечен дипломом выставки. Было это в 1948 году.

Впоследствии, через многие годы, рисунок этот нашел в архиве отца и передал мне сын Сергея Петровича Саша — мой коллега по Белорусскому телевидению.

 

Хлеба и крупы не хватало, икры — навалом

До 1953 года была карточная система распределения продуктов. Были огромные очереди за хлебом.

— На улице Комсомольской после войны, помню, была небольшая пекарня, где делали и такое чудо как пирожные. Работал там хромой Наум с нашего двора. При первой же возможности, когда образовывались «излишки» продукции, он подкармливал нас, соседских детей, маленькими пирожными. Это запомнилось на всю жизнь.

А рядом с пекарней, при въезде в наш двор, была деревянная будка — популярная в городе сапожная мастерская, где на хлеб зарабатывали два безногих инвалида. Очень были востребованы тогда их услуги. А также их подруг-портних: новую одежду купить было трудно, здесь продлевали жизнь старой.

Вообще эта улица моего детства была полным полна маленьких магазинчиков и мастерских. Например, керосиновая лавка на углу Комсомольской и Немиги, где горючим для керосинок и примусов отоваривался весь центр столицы. И где, сейчас помню, как-то очень «вкусно» пахло обычным тогдашним керосином. Он был, по-моему, красноватого цвета, если я не ошибаюсь.

Да, Немига. Красивый еврейский район Минска: уютные дворики (не дворы, а именно дворики), арки, заборчики интересные. При оккупации здесь было страшное место — гетто. После войны там — в разрушенном городе — можно было найти крышу над головой.

Теперь на месте той, старой Немиги высоченные современные дома. А жаль: ведь сохранили же колоритные постройки Троицкого предместья! Прежняя Немига (при соответствующей реставрации) могла бы тоже стать украшением современного Минска.

В послевоенном Минске не хватало обычной еды: муки, круп, сахара, растительного масла.

— Запомнились драники из картофельных очисток. Зимой они были черного цвета, так как картошка была мороженая. Зато красную и черную икру в магазинах предлагали — хоть бочку бери. Копейки икра стоила. Правда, минчане не особо-то знали тогда эти продукты и просто не покупали их, как, например, те же привычные нам сейчас каперсы и маслины.

Напротив Дома правительства до 1964 года стоял один из дореволюционных доходных домов Ядвиги Костровицкой. На первом этаже там открыли после войны магазины — продуктовый и ювелирный. Продуктовый был шикарный!

Однажды родители отправили меня в этот магазин за сыром. Смотрю — какой-то красивый с зеленоватыми точками сыр. Продавщица говорит: «Очень вкусный». И стала мне взвешивать кусочек. Так женщины в очереди начали на нее кричать: «Что ж ты даешь ребенку порченый продукт с плесенью». А ведь это была благородная плесень. И на самом деле, как сказала, продавщица, очень вкусная. Сыр назывался рокфор. Так что в то трудное время в послевоенном Минске можно было встретить продукты, которые снова появились на наших прилавках только в 90-е, а то и в 2000-е годы.

Кстати, для многих слово «гуманитарка» стало известно после чернобыльской трагедии. Но после войны в Минске были импортные одежда и продовольствие, которые поступали по линии ЮНРРА (United Nation Relief and Rehabilitation Administration — Администрация помощи и восстановления Объединенных наций).

 

Башня Цанавы и дом под часами

— Минск очень быстро отстраивался. Тем более что он был небольшим городом. Можете себе представить, но там, где теперь площадь Победы, была окраина, район нынешней Комаровки представлял собой кучу деревянных допотопных домишек — «клоповников».

Напротив известного здания КГБ с так называемой «Башней Цанавы» на углу проспекта и Комсомольской улицы к пятьдесят третьему году был построен и жилой дом, как тогда говорили, «под часами», в то время он был ведомственным жильем для сотрудников госбезопасности.

Наша семья тоже получила там квартиру, но не на проспекте, а в угловом крыле дома над овощным магазином по ул. Комсомольской, 34. Какой это был овощной! Шикарный интерьер, самый богатый выбор соков! А в начале 80-х квартира моих родителей на Комсомольской досталась Оле Корбут и Лене Борткевичу.

Часы те огромные тоже появились по приказу тогдашнего главы МГБ грузина по национальности Цанавы — большого друга и, естественно, тоже известного грузина Берии.

Часы привезли из Германии в качестве трофея. В то время наручные часы были большой роскошью, а эти были — для всех горожан... Их колокольный звон (отбивали каждый час) был слышен по всему городу, пока Цанава не приказал отключить колокольный бой: мешал ему работать.

После войны в Минске был совершенно другой уклад жизни. Населения — примерно 30 тысяч человек, практически мы друг друга знали в лицо. Даже сейчас, гуляя по городу, порой вижу уже седых и лысых своих ровесников, которых помню еще детьми. Но мало нас осталось… И у каждого своя профессия, своя в Минске судьба.

 

Стиляг в журналисты не брали

— Я более полувека проработал журналистом в кино и на телевидении. Получилось так, что мой дядя (по фамилии Стрижов) был в двадцатые годы довольно известным поэтом есенинского типа, публиковался в хабаровской газете «Тихоокеанская звезда» — печатном органе Дальневосточного крайкома ВКП(б). А в 1938 году (когда я родился) его репрессировали. Сохранилась его фотография — красивый парень в русской рубахе-косоворотке с шариками-завязками, как тогда называли, «бон-бон». С детства я мечтал стать таким же, как он — поэтом. Во втором классе вместо заданного учительницей рассказа по картинке (собака-санитар спасает раненого бойца) написал четыре зарифмованные строчки. Якобы «стихов», за которые в школе меня прозвали поэтом. А мне это понравилось. Стал писать, потом несколько раз мои самодельные детские стишки печатали в «Пионерской правде» и в газете «Зорька».

Как стать писателем детей в Минске никто не учил. И я решил стать хотя бы журналистом. Подал в 1955 году заявление в БГУ имени Ленина на отделение журналистики филфака. Думал, легко поступлю: все-таки школу окончил с серебряной медалью. Предстояло сдать всего два экзамена — сочинение и русский язык. Сдал. Меня даже поздравил профессор. А в списке принятых меня нет. Я сдаю все экзамены уже не как медалист, а как обычный абитуриент. В том числе уже и географию, историю, английский. Все предметы на «пять» сдал, а в списках принятых меня снова нет.

А ларчик, оказывается, легко открывался. Дело в том, что я поступал, как думали мои родители, в храм науки. И для такого случая они сшили мне из немецкого шелка рубаху, а сосед по квартире повязал шикарный галстук, когда я шел на собеседование с деканом. А он (фамилию называть не буду) посчитал меня, как тогда уничижительно говорили, «стилягой», которому не светит высшее образование. Тем более связанное с партийной идеологией.

Еще один такой же нашелся неудачник — Саша Рязанский, впоследствии сотрудник союзного журнала «Космическая медицина».

Родители двух непринятых отличников учебы написали письмо министру просвещения. Через несколько недель (уже шли занятия) счастливых неудачников приняли в будущие журналисты. Теперь большое фото тогдашнего студента Игоря Рудометова висит в университете — как окончившего университет с отличием. А ведь могло этого и не быть!

 

Как стать своим в городе

— Объездил полмира и по работе, и как турист. И знаете, лучше Минска и Беларуси нет. По национальности я русский, а мои давние предки — выходцы со Смоленщины, где хорошо знают и белорусские периоды истории этой земли. Обучали одного из моих предков — простого крестьянина лекарскому военному мастерству уже в уральском городке Кунгур. Выяснилось, что в корне фамилии Рудометов «руда», оказывается, не металл означает, а кровь. Когда при Петре Первом из бесфамильных смоленских крестьян готовили лекарей для армии, некоторым присвоили фамилию по обученной профессии — лекаря, который лечил, пуская раненым кровь, т.е. «руду метал». Вот отсюда и фамилия наша — Рудометов.

За какие успехи — не знаю, но смоленские Рудометовы заслужили в давние времена дворянское звание, что уважительно занесено в Родословную книгу Дворянского собрания Смоленской губернии. Так что Минск, Беларусь, как и родной Хабаровск — это моя жизнь, моя родная земля.

Минск — замечательный, удобный и приветливый город с богатой историей. Как в любом мегаполисе, здесь много приезжих. От них зависит, останутся ли они «понаехавшими» или станут минчанами.

Сейчас городские власти много делают для того, чтобы люди могли узнавать историю нашего города, вот даже, например, на доме Монюшко мы видели все, в том числе и прежние названия улицы, на которой он стоит. Мне кажется, чтобы стать своим в своем городе, нужно его хорошо знать и любить.