«В тюрьмах условия стали лучше. Теперь там почти как в армии»

Алена Красовская-Касперович сегодня является фактическим руководителем правозащитной организации «Платформ инновейшен», которая занимается защитой прав заключенных. В качестве правозащитника Алена побывала во всех тюрьмах и колониях Беларуси.

В интервью Naviny.by Алена Красовская-Касперович рассказывает, в каких условиях содержатся осужденные в Беларуси, прессуют ли в колониях политзаключенных и почему она выступает за смертную казнь. 

 
Фото svaboda.org

— У вашей организации достаточно специфическая целевая аудитория — вы оказываете помощь осужденным. Почему вы решили этим заниматься?

— По одному из образований я медсестра. Сначала работала в онкологическом диспансере, а потом коллега предложила перейти в медчасть колонии № 1, которая размещалась на улице Кальварийской. Зарплата была выше раза в полтора. И после долгих проверок меня все-таки приняли. Помню, когда первый раз пришла, была в шоке, в каком ужасном состоянии там была сестринская — полная разруха. Это был 2005 год. Но я осталась. Интереснее этой работы не было ничего. Для меня чем сложнее работа, тем интереснее. При этом я видела, как сотрудники колонии бьют на полу человека, которому несколько дней назад была сделана полосная операция. И в этот момент я устраивала истерику, бросалась в рукопашную с охраной. Мне хотелось изменить ситуацию, потому что я видела, насколько бесправны зеки. А потом я познакомилась со своим мужем.

— В колонии?

— Да, он отбывал там наказание. Достаточно специфичный человек. Грубо говоря, профессиональный уголовник. Он был осужден на 18 лет лишения свободы за убийство. В то время я была замужем, но собиралась разводиться. Так что это не было от отчаяния выйти замуж лишь бы за кого. Андрей заинтересовал меня тем, что в отличие от других осужденных, которые отрицали свою вину, сразу сказал: «Я считаю, что мне очень мало дали. По-хорошему меня надо было расстрелять».

— Это была не первая судимость?

— Да, не первая. Мы начали общаться, насколько это было возможным в колонии. И в какой-то момент я поняла, что мне его не хватает. Честно рассказала все мужу, развелась и уволилась, потому что между сотрудником и заключенным категорически запрещены отношения. Спустя некоторое время с большим скандалом, но нам удалось пожениться. На тот момент ему оставалось еще 15 с половиной лет срока. Нас начали возить по всем колониям страны — за шесть лет мы сменили шесть колоний. Потом я пришла в «Платформу», а в 2012 году моего мужа нашли повешенным в штрафном изоляторе. Мы до сих пор не знаем, что произошло. 

 
Фото из личного архива А.Красовской-Касперович

— Как ваши родные отнеслись к вашему решению? К тому, что даже после смерти мужа вы продолжили работать в «Платформе»?

— Дочка меня поддерживает всегда и во всем. Она сказала, что раз я решила, что это достойный мужчина, значит, так оно и есть. И действительно, нежнее и заботливее человека, чем мой муж, я не знаю. Родители, конечно, очень долго все принимали. Когда случилась трагедия, они понимали, что я все равно не уйду из «Платформы», поэтому и не отговаривали меня.

«В некоторых колониях сделали евроремонт»

— 4 мая в Совете ООН по правам человека обсуждалась ситуация в Беларуси. Представитель Департамента исполнения наказаний (ДИН) МВД подчеркнул, что общественные организации имеют доступ к учреждениям лишения свободы, назвал «Платформу». Как вам удалось этого добиться?

— Мы единственные включены в эту группу. С 2011 года, как только «Платформа» была организована, мы обращались в Департамент с требованием пустить нас в места лишения свободы. Но все время мы получали ответ «нецелесообразно». И вот в октябре 2014-го я собрала все отказы и вместе с письмом направила руководству МВД. Я обращала внимание, что и министерство, и мы хотим одного и того же — соблюдения законности в местах лишения свободы. Честно говоря, надежды у меня не было. Но неожиданно пришел положительный ответ. Мы до последнего не верили, что сможем проводить мониторинг в колониях и тюрьмах, но пока нам никто не препятствует.

— Вы получили разрешение посещать колонии через два месяца после того, как директора «Платформы» Андрея Бондаренко приговорили к трем годам лишения свободы. Совпадение?

— В свое время Андрей Бондаренко сходил на прием к начальнику Департамента в пьяном виде, после этого ДИН был категорически против работы с ним. 

 
Андрей Бондаренко в клетке для обвиняемых в зале суда

— Какие сейчас у вас отношения с Бондаренко?

— Я всегда поддерживала его, когда мы вместе работали. Брала удар на себя, потом что понимала, что он под бóльшим прицелом. Первые четыре с половиной месяца, когда он уже был осужден, именно «Платформа» оказывала всю необходимую помощь ему и его семье. Я сама покупала вещи, привозила передачи. И когда вдруг он прислал письмо с претензиями, что я для него ничего не делаю, я, честно говоря, обиделась. Поэтому сейчас у нас нет никаких отношений. Осужденные, которые сидят вместе с ним, периодически пишут нам. Но поскольку и сам Андрей, и его родственники против нашей помощи, мы не влезаем.

— Вы считаете, что причиной отказа посещать колонии была личность Бондаренко, а не деятельность, которой вы занимаетесь?

— Оба фактора могли повлиять. Мы начинали работу, исходя из того, что Андрей видел в колонии, когда он отбывал наказание по первому делу. Я в 2005 году работала в колонии в качестве медсестры, у меня тоже была определенная информация. Потом у меня сидел муж, я ездила с ним по колониям. До 2012 года мы получали информацию от людей, которым могли доверять. Исходя из этого и строили свою работу.

Могу сказать, что в 2011, 2012 и 2013 годах мы вели себя адекватно, критикуя пенитенциарную систему, потому что людей в колониях действительно избивали и убивали. Но мы пропустили момент, когда там начались небольшие, но изменения. Позже мы увидели евроремонты в отрядах — не во всех, но есть колонии, где созданы достойные условия.

— Назовите примеры.

— Исправительная колония № 4 в Гомеле, исправительная колония № 11 в Волковыске… Когда мы туда приехали и поговорили с заключенными, узнали много нового. Раньше мы как действовали: получили информацию от осужденных, опубликовали, какие все гады, издеваются над ними. А теперь у нас есть возможность приехать и проверить, правду ли нам сообщают. И, надо сказать, по некоторым случаям подтверждения не находим.

— Вы можете приехать в любую колонию в любой момент? Или все-таки согласовываете время и место с Департаментом исправления наказаний?

— Мы выработали для себя график, но на согласование ничего не отправляли. Обычно извещаем руководство колонии за несколько часов до приезда, чтобы успели подготовить для нас пропуска. Повторю, никаких препятствий нет. Нас даже отводят на склад с продуктами, чтобы мы убедились, что заключенные не голодают. По нашей просьбе могут открыть любую камеру, любое помещение. Мы свободно общаемся с заключенными, даже с теми, кто находится в штрафном изоляторе. Недавно в Горках беседовали с вором в законе. Администрация не препятствует общению даже с таким контингентом.

«Политзаключенных никто не прессует»

— В «Платформе» работает бывший политзаключенный Никита Лиховид, известный тем, что активно сопротивлялся давлению администрации Новополоцкой колонии. Ему разрешают участвовать в вашем мониторинге?

— Фамилия Лиховида, конечно, вызвала массу нареканий, он ведь ранее судим. Но я настояла, и его кандидатуру одобрили.

— В обществе достаточно мало информации о том, что на самом деле происходит в колониях. По заявлениям политзаключенных, условия там невыносимые, сравнимые со сталинскими лагерями. Вы тоже так считаете?

— Есть колонии, которые нужно снести и просто построить новые. Это, например, ИК-9 в Горках, ИК-5 в Ивацевичах, там условия невыносимые. А есть очень достойные колонии — № 4 в Гомеле, № 11 в Волковыске, № 22 в Ивацевичах (Волчьи Норы). Но в целом ситуация очень изменилась за последние пять лет, в лучшую сторону.

— Какое у вас впечатление от Могилевской тюрьмы, где сейчас находится политзаключенный Николай Статкевич?

— Абсолютно нормальное впечатление, пыточных камер там нет. На нашем сайте есть форум, где общаются родственники заключенных. Последний год они все чаще пишут, что тюрьмы стали, как армия. Раньше такого не было.

— С чем вы это связываете?

— Идут ремонты. Не так быстро, как хотелось бы, но сейчас во всех сферах проблемы с финансированием. Кроме того, повлиял общественный контроль. Десять лет назад было нормой тотальное избиение всех заключенных в отряде с профилактической целью. Сейчас сами осужденные говорят, что их перестали бить. Думаю, сотрудники колоний боятся огласки, боятся потерять звание и работу.

— Тем не менее, заключенные по-прежнему вскрывают себе вены. Недавно подобное сообщение пришло о политзаключенном Николае Дедке, который сидит исправительной колонии № 9 в Горках.

— Каждый такой случай нужно разбирать отдельно.

— Есть ли у вас впечатление, что к политзаключенным в тюрьмах особое отношение, не в лучшую сторону, конечно?

— Я сейчас выскажу мысль, за которую меня разорвут, но я не считаю, что в отношении политзаключенных есть особое отношение, что их там прессуют. Просто наши политзаключенные не привыкли к тому, что они находятся в местах лишения свободы. Понятно, всем там дискомфортно.

— Они и не должны к этому привыкать.

— Коль ты попал туда за какое-то деяние, то уже не ной, что называется.

— Ваш сотрудник Лиховид, бывший политзаключенный, ведь тоже возмущался условиями содержания в колонии, не подчинялся режиму.

— Это было пять лет назад. А политзаключенные возмущаются до сих пор. К ним особое отношение только в том смысле, что боятся, чтобы с ними ничего не произошло.

— Необоснованного вынесения взысканий тоже не существует? Когда политзаключенного наказывают за то, что он днем лежал на кровати.

— Это нормально. Почему в армии никто не возмущается, что если у солдата не пришит воротничок, он сядет на губу? Это режим, который одинаков для всех. Если заключенный не должен лежать на кровати днем, то почему это должны разрешать политзаключенным? Мы когда посещаем колонии, спрашиваем у заключенных, которые находится в штрафном изоляторе, за что их наказали. Самый распространенный ответ — отказывался работать. Никто не устраивает истерики и не кричит, что его по беспределу закрыли в ШИЗО.

— Как часто вас обвиняют в том, что вы работаете на режим?

— Очень часто. Поначалу было неприятно, а потом мы просто поняли, что те, кто это делают, панически боятся, что все узнают правду, что на самом деле происходит в тюрьмах, что там не все так страшно. Тогда те, кто нас обвиняют, не будут выглядеть как герои и страдальцы. В отчетах уже не напишешь, что у нас заключенные сидят в яме и им через решетку бросают объедки.

«Численность заключенных растет, но колонии не переполнены»

— Министр внутренних дел Шуневич предложил сократить свидания осужденных с родственниками до двух часов. Как вы смотрите на эту инициативу?

— Конечно, отрицательно. Будучи в прошлом женой осужденного, я знаю, что каждая минута, проведенная даже через стекло, ценна. Но проблема в том, что сейчас очень много родственников пользуются правом на свидания, а количество заключенных у нас снова растет, благодаря ст. 328 УК (незаконный оборот наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров). Не хватает мест, чтобы организовать свидания для всех желающих, поэтому, полагаю, министр и высказал такую идею. Сейчас законодательно закреплено право на 4-часовое свидание. Как правило, предоставляют от 2 до 3 часов.

— Насколько колонии перенаселены?

— Самое перенаселенное заведение — СИЗО № 1 в Минске на Володарского. Администрация прекрасно понимает проблему, ждет перевода в новое СИЗО, которое строится в Колядичах. Часть здания, которая обрушилась, стоит законсервированной. У нас был период, 2010-2011 годы, когда заключенных, по нашим подсчетам, было около 60 тысяч. МВД давало цифру 48 тысяч. Тогда в Беларуси было 17 исправительных колоний. Потом количество заключенных пошло вниз. В настоящий момент можем говорить, что в местах лишения свободы находится около 30 тысяч человек. Именно поэтому две колонии перепрофилировали в лечебно-трудовые профилактории. Все колонии, в которых мы были, не заполнены до лимита.

— Цель уголовного наказания — исправить виновного и не допустить, чтобы в будущем он или другие люди совершали подобные преступления. Но в Беларуси по-прежнему высокий рецидив. Показательное дело Александра Грунова, приговоренного в 2014 году к смертной казни. Он был осужден на 8 лет лишения свободы за то, что избил отчима, который скончался от полученных травм. Буквально через несколько месяцев после освобождения совершил еще более жестокое преступление — нанес 102 ножевых ранения знакомой, она скончалась на месте. Возникает логичный вопрос: что с ним делали все эти годы в колонии, что после освобождения он вышел еще более ожесточенным и опасным для общества?

— Пока заключенные не поймут, что за свою жизнь ответственность несут они сами, а не государство или их родители, ничего не изменится. Если ты хочешь жить нормально, то ты сделаешь все для этого после освобождения. Я знаю осужденных, которые по 15 лет сидели за убийство, но после освобождения нашли силы начать новую жизнь, хотя им было непросто устроиться на работу. Надо приложить усилия.

— Зачастую люди выходят сломленными, на свободе их никто не ждет. Беларусь сложно сравнивать со Швецией по этому вопросу. Но там создают условия для социализации бывших заключенных, потому что понимают: этот человек выйдет на свободу, и если ему не помочь, хотя бы на первых порах, он продолжит совершать преступления.

— Тем не менее, в Швеции тоже высокий рецидив — 48%. Но опыт этой страны может быть полезен. К примеру, там нет базы данных, где было бы зафиксировано, что человек ранее судим. В Беларуси, если человек был осужден к лишению свободы, это клеймо, от которого сложно избавиться.

«Пока осужденные к пожизненному заключению могут выйти на свободу, я выступаю за смертную казнь»

— Когда был оглашен приговор убийце Юлии Соломатиной — 17 лет лишения свободы — многие писали, что «его мало было расстрелять», я цитирую форумы. Похожие комментарии были и по делу Инны Зубович, которая выбросила с 12-го этажа своего ребенка. На днях суд приговорил ее к 23 годам лишения свободы. Как вы смотрите на то, что в обществе появился запрос на ужесточение наказаний по особо тяжким преступлениям?

— На мой взгляд, ужесточать дальше некуда. У нас и так по особо тяжким преступлениям предусмотрено лишение свободы на 25 лет, пожизненное заключение, смертная казнь. Конечно, по наркотикам я приветствую ужесточение наказания. Хотя это вызвало огромный негатив родителей, у которых были осуждены дети. Но страна захлебывается наркотиками.

— На ваш взгляд, этим можно решить проблему? Пока открыты границы с Россией, через которую наркотики потоком идут из Казахстана, Кыргызстана, Китая…

— Я понимаю, что на 100% этим проблему не решить. Но все-таки, может, кто-то задумается о том, что ты сядешь на 12 лет, если предложишь человеку спайс. Многие кричат, мол, это неадекватное наказание. Я в таких случаях говорю: представьте, что он вашему ребенку предложил спайс, и с этого момента жизнь пошла под откос. Как в этот момент вы оцените срок в 12 лет? Думаю, будете кричать: дайте 20 лет!

— Ваш аргумент мне напомнил тех, кто выступает за смертную казнь: представьте себя на месте родственников жертвы…

— Пока у нас люди, которые сидят на пожизненном заключении, могут выйти на свободу через 20 лет, я выступаю за смертную казнь.

— При этом вы пришли на встречу в майке «Не смяротнаму пакаранню».

— Мне просто удобно в этой майке. Я против убийства как такового. Но если через 20 лет товарищ Селюн, ныне покойный, имел бы возможность оказаться на свободе, я бы не хотела с ним встретиться.

— По каждому такому делу суд будет принимать отдельное решение. И не факт, что такого человека освободят досрочно. Пока еще никто из осужденных на пожизненное заключение в Беларуси не отсидел 20 лет, первый приговор вынесли в 1998-м.

— Не исправятся такие люди. Не исправился бы Селюн. Он бы все это время считал, что поступил правильно, наказал свою жену, которая ему изменила.

— Но ведь приговорить к смертной казни могут и невиновного, дело Михасевича — самый тому яркий пример.

— Именно поэтому я считаю, что после вынесения смертного приговора должен пройти достаточный срок, чтобы убедиться, что наказан виновный человек. В Соединенных Штатах осужденные на смертную казнь иногда по 30 лет проводят в тюрьме, прежде чем приговор будет исполнен.

— Вы сказали, что за преступление, которое совершил ваш муж, он мог быть приговорен к смертной казни. Вы понимаете, что могли бы и не встретить его?

— За то преступление он действительно мог быть казнен.

— И вы не видели, что он исправляется? Ведь вы сказали, что он для вас был самым нежным и заботливым человеком.

— Он понимал, что когда выйдет на свободу, будет кому-то нужен. Вот что его исправляло — семья и перспектива.

— У вас на руке татуировка — три даты с 1978, 2006 и 2012 годами. Что это значит?

— Дата рождения моего мужа, дата нашей встречи и дата его смерти.

— Вы понимаете, что, как и Бондаренко, находитесь под определенным ударом? И в любой момент можете оказаться на его месте?

— Я прекрасно все понимаю, но кому-то же надо менять ситуацию. То, что людей перестали бить в колониях, очень большое дело. Поэтому я продолжаю работу.

Справка «Платформ инновейшн» занимается защитой прав человека в местах лишения свободы. Организация создана на базе информационно-просветительского учреждения «Платформа», которое в октябре 2012 года было ликвидировано решением Минского хозяйственного суда. Инициатором создания и руководителем обеих организаций был Андрей Бондаренко. На данный момент руководителем является Алена Красовская-Касперович.